— Идите сюда, мой юный друг. Отсюда особенно хорошо открывается вид на Маас, а вам за кустами его не видно. Река как бы лежит в основании всей величественной картины.

— Да, да, мсье президент.

— Я предлагаю сфотографироваться на фоне этой замечательной панорамы. Человек, а за ним огромный город, это весьма символично, не правда ли? Я расскажу вам, что перед нами.

— Да, да, мсье…

Льеж раскинулся у моих ног, но это я коленопреклоненно припадал к его камням и плитам. Я прилетел сюда с лёгким сердцем в надежде обрести покой, а вместо этого нашёл тревогу. Я не искал её, она сама явилась и потребовала: «Узнай и отомсти!» Кто ныне ответит тревоге моей, чтобы унять её и развеять? Я переглядываюсь с мерцающим окном под дальней крышей, обращаюсь к древнему собору, который видел и знает все, пытаю ответ под быстрым колесом, бегущим по мосту, пронизываю взглядом теснину улицы, ловлю гудок медлительного буксира.

— На первом плане перед нами мост Святого Леопольда, за ним мост де Зарж… — президент Поль Батист добросовестно трудится над каменной книгой города, но он не в силах помочь мне сегодня.

Что было на мосту?

Льеж безответно лежал внизу, многолико жил, спешил, тосковал. Он охватывался единым взглядом и распадался на тысячи подробностей. Отовсюду прорастал и вздымался камень: шпили соборов, ажурные бордюры замков, купола церквей, резкие взлёты современных зданий, щетинистые трубы, крутые крыши, эстакады. Камень мостов, площадей, фасадов. Солнце стояло ещё высоко, окна домов слепо темнели, но за каждым была своя жизнь. Ряды, полосы, строчки окон. За которым сейчас Матье Ру? Что он делает сейчас? Бреется ли перед зеркалом или обедает на крыше ресторана, а может быть, надевает свежую рубаху или едет в машине по мосту; взял трубку телефона, трясётся в трамвае, стоит в соборе перед алтарём. Не исключено, что он подошёл к окну или свернул на набережную, привычно глянул из машины на холм со старой цитаделью, наши взгляды перекрестились на миг, но мы даже не увидели друг друга.

Он там, но нет его…

— Теперь, когда мы полюбовались этой великолепной панорамой, нам предстоит осмотреть цитадель. Эта старая крепость основана в семнадцатом веке, чтобы защищать город от врагов. Во время войны в цитадели томились политические узники, сейчас мы пройдём к стене, где немцы расстреливали свои жертвы.

Сколько было нынче могил, монументов! Мы проезжали по набережным и мостам, выходили из машины, стояли, склонив головы: монумент жертвам первой мировой войны, памятник погибшим на второй, скульптурная группа в честь павших героев Сопротивления. Кресты, склонённые фигуры, плиты с именами — словно Поль Батист де Ла Гранж до конца моих дней хотел нашпиговать меня памятью о павших.

У входа в цитадель стоят чёрные обуглившиеся столбы. Кресты, кресты, кресты — под купами деревьев, вдоль выщербленных стен, на стриженых лужайках.

Идём вдоль скорбных их рядов. Президент читает имена. Среди них немало русских.

— А здесь лежит инкогнито, — Поль Батист приостановился. — Вероятно, это слово не нуждается в переводе.

Я пригляделся. На многих крестах навеки вырублено лишь это слово «инкогнито». Они предпочли погибнуть безвестными, погибнуть, но не раскрыть своё имя.

— В этих стенах были расстреляны восемьсот героев…

Дорожка привела нас в сумрачный дворик, огороженный высокими стенами. Кирпичи выщерблены пулями, камень покрылся зелёным мхом, порос плющом. Кроны деревьев заслонили небо. Вдоль стены протянулся забор, сделанный из обугленных кольев. Под почерневшим крестом стоит изваяние: узник на коленях в арестантских одеждах, руки упали, бессильно поникла голова. Надо наклониться, чтобы увидеть его страшное потухшее лицо. Он силится поднять голову, чтобы поведать живым о том, что пришлось пережить ему, и не может. И от этого ещё больше отчаянья в его фигуре.

А чуть в стороне — мемориальная доска: тут был совершён отчаянный побег через стену. Восемьсот остались здесь навсегда, одному удалось бежать — такова диаграмма смерти и жизни у этих стен.

— Это был мой кузен, — продолжает президент.

— Кто? — не понял я.

— Мой кузен Мишель. Он совершил этот дерзкий побег через стену цитадели.

— Удивительно, — заметил я со смущением. — А я как раз думал: какой путь побега можно тут избрать? И ничего в голову не приходит, настолько это кажется невероятным.

— Я удовлетворю ваше любопытство, мой юный друг. — Поль Батист улыбнулся. — Ведь это был мой кузен, и он рассказал мне подробности. Их вывели на расстрел в полночь. Десять жертв были выстроены у стены в ряд. Перед ними — отделение немецких солдат с автоматами. Офицер светил фонариком. Но выстрелы не задели Мишеля. Он упал, притворившись мёртвым. Неожиданно ударил гром, разразилась гроза. Солдаты спрятались в укрытие, оставив свои жертвы. Мишель поднялся на колени, нашёл верёвку, которой были связаны руки узников, и понял, что эта верёвка спасёт его. Два раза он срывался под проливным дождём, но на третий ему удалось перебраться через стену. Он спустился в город и незамеченным пробрался к моему дому…

Не случайно президент Поль Батист выбрал нынешний маршрут сквозь кресты, могилы, стены. Теперь я сам могу сопоставлять и сравнивать. Отец был здесь не один. И не один оставался в этой земле. Они были живыми людьми, а превратились в кресты и монументы. Они шли на смерть не ради монументов, а ради жизни, и им было бы обидно знать, что они погибнут в безвестности и смерть их окажется ненужной для жизни. И если этого не случилось, то только потому, что они, погибнув, победили.

— Вы ещё не устали от могил, мой юный друг? — спросил президент с ласковой улыбкой, указывая на поникшего узника. — Обещаю вам, что эта могила будет сегодня последней.

— Что вы, мсье президент? Знаете, сколько могил в России… Когда я был юным следопытом…

— Что такое юный следопыт? — полюбопытствовал Поль Батист.

— Это пионер или комсомолец, который идёт по дорогам боевой славы отцов и дедов. Я был в отряде, и мы ходили в походы по местам сражений. Я почему-то верил, что непременно найду подбитый самолёт отца и узнаю, где он погиб. Такие случаи бывали.