— Виктор, Виктор! — не успел я ни опомниться, ни подумать, как очутился перед зеркалом. Ни о чём не подозревая, Николь теребила меня, заставляя то повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к её лицу, то, наоборот, встать затылком к затылку, чтобы помериться ростом, — и все это с неистовыми восклицаниями, задорными подмигиваниями, смешными гримасами, которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался, пытаясь прикинуть между паузами хоть что-нибудь подходящее. Снова рассыпались мои камни.

— Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! — вскрикивала она.

Сюзанна поспешила к зеркалу, вставленному в шкаф. Я увидел возбуждённо-дурашливое лицо Николь, открыто радостную Сюзанну и свою сосредоточенно-притворную физиономию. Слишком многое переменилось с появлением Николь в этой комнате, и я ещё не мог предвидеть все последствия этого неожиданного явления.

Сюзанна смотрела на нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня, потом опять на Николь, — да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного разные, но нос — вылитый и губы — вылитые. Потом ойкнула и умчалась из комнаты. На кухне загремели кастрюли, оттуда сладко потянуло пригорелым тестом.

Мы остались одни, и я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока суд да дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая длинноногая сестрёнка и всё же младшая, недаром она так светозарно радуется вновь найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с её появлением…

— Я хочу быть тебе хорошей сестрой, — щебетала Николь, не давая мне сосредоточиться. — Но я не знаю твоего языка. А мне так много хочется сказать тебе.

— Ещё наговоримся, не спеши. Скажи-ка лучше, когда ты родилась? — я протянул ей разговорник с этим вопросом.

Николь тут же схватила карандаш.

— 5 марта 1945 года, — написала она цифрами.

Хорошенькое дело, я покачал головой, выходит, отец был ещё жив, когда Жермен могла знать, что ждёт ребёнка. И, зная об этом, она… Нет, такое даже в голове не укладывалось.

А Николь не давала мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж, Николь, пора переходить на волапюк, попробуем сообща разобраться. Мы вооружились словарями, уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и всячески ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом, строя самые нелепые фразы, чтобы лучше понять друг друга. Впрочем, я постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же.

— Когда ты узнала, что Маслов твой отец?

— Позавчера. На другой день после того, как вы приезжали к нам. Я удивилась: зачем русские пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе, но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал её.

— Кто же тебе сказал про твоего отца? Мать? — Наивный вопрос, но всё же надо задать его для очистки совести.

— Что ты? — Николь покраснела. — Она даже не знает, что я поехала к тебе. Мама всегда говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати лет, пока не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц после того, как Ив вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто ничего не знаю, и продолжала называть его отцом. Он ко мне прекрасно относился. Но я верила: когда-нибудь я узнаю, кто мой отец. И позавчера Жорж сказал об этом.

— Жорж? Кто такой Жорж?

— Он работает в нашем магазине. Он говорил, что видел тебя внизу.

— А Жорж откуда знает?

— Он всё время живёт в Эвае. Он был в партизанах и знал твоего отца, то есть нашего. И когда он увидел тебя, он сказал, что мы с тобой очень похожи. Жорж сказал, что наш отец и моя мать любили друг друга. Расскажи же мне про отца. Все, что ты знаешь!

— Расскажу, Николь. Я тебе расскажу, — но, бог мой, как трудно иногда сказать самые простые вещи. Любила и предала — каким коварством надо обладать, чтобы поступить так. Предала отца, предала неродившуюся дочь… А может, именно из-за Николь она и решилась на это. Да, именно так. Вот он, мотив, которого не хватало. Чтобы люди не узнали, что у неё будет ребёнок от русского партизана, и решилась она на этот отчаянный шаг! Но разве это смягчает её вину? Отнюдь! Бедная сестрёнка Николетт! Что станет с ней, когда она узнает о матери. Нет, этого нельзя допустить, надо как-то предупредить Антуана. А моя мать? Каково-то будет ей узнать об этом предательстве?.. Как я ей расскажу?.. Вот как все сделалось сложно.

— Ты знаешь, как погиб отец? — продолжала вопрошать Николь себе на беду.

— Нет, Николь, — твёрдо ответил я, глядя в её заискивающие глаза. — Я многого ещё не знаю. Давай подождём Антуана.

— Я прилечу к тебе в Москву, — заявила Николь, беспечно перескакивая на новую тему. — Я ведь сестра, а сестра может поехать к брату, правда? — Она увидела визитную карточку, лежавшую на столе рядом с тетрадью, и потянулась к ней. Я хотел было перехватить, но рукой махнул, пусть читает, все равно не поймёт.

— Альфред Меланже, — прочитала она. — Кто это?

— Он умер, — опустошённо ответил я. — Он был в одном отряде с отцом.

— Он был «кабаном», да?

— Откуда ты знаешь про «кабанов»? — куда бы ни уходил наш разговор, он любым путём возвращался к могильному камню.

— Мне Жорж сказал. Он говорил, что у отца была кличка. Его звали Лесником, это верно? — Она взяла меня за руку и робко спросила: — Почему ты меня не поцелуешь? Разве я не сестра тебе? Или я тебе не нравлюсь? Может быть, у вас не принято целовать сестёр?

— Ты очень красивая, Николь, — я притянул её, она приклеилась ко мне щекой, и сладкий холодок нежности пробежал по мне: вот когда я понял, что она мне сестра.

— И ты красивый, — она обжигающе взглянула на меня. — Я так рада, что у меня такой красивый брат!

На дворе послышался шум мотора. Я осторожно отодвинулся от Николь. Но в окне показался «ситроен» с бежевым верхом. За рулём сидела женщина. Я не сразу узнал её, а когда узнал, кулаки у меня сами собой зачесались. Но, видит бог, я не хотел этого.

— Я приеду к тебе в Москву, — тараторила Николь. — Интересно, как встретит меня твоя мать?

— Держись, сестрёнка, — проговорил я, вставая. — Сейчас что-то будет.

С неустрашимым видом Жермен вошла, нет, ворвалась в комнату. На меня она даже не глянула. Шаг, другой — и смачный шлепок пощёчины звоном отдался в моих ушах.