— Хорошо сказал Аксен, — поддержал Филипп Дмитриевич. — Вы уж подержитесь, ребятки. Знали, на что шли. Держаться надо.

— Пусть бьют, — вздохнув, сказал за всех Максимка.

— А ты, Михин? — спросил Аксен, и все в машине сгрудились вокруг плачущего Ванюшки.

— Перестань, — продолжал Аксен. Неожиданно он положил ему руку на плечо и совсем по-дружески заговорил: — Ну чего ты трясешься? Смотри, ребята вон не боятся, а их тоже бить будут. Может, побольше твоего будут бить.

Ванюшка всхлипывал, глотая слезы.

— Держись со всеми заодно. Будь смелее, — продолжал Аксен.

— Стра-ашно, — всхлипнул Михин.

— А ты погляди на нас. Мы-то не плачем… Успокойся. Ну отлупят еще, подумаешь! Выйдем — все заживет. А скоро наши придут, батя твой вернется с войны. Поживем еще! Батю-то помнишь?

— По-омню…

— Ну вот… батю увидишь. Потерпи только, Ваня, все терпят. Нам тоже нужно потерпеть.

Михин затих. Кто-то дернул его за воротник, сорвавшимся голосом спросил:

— Ну, чего молчишь?

— Не тревожьте его, ребята, — спокойно сказал Аксен. — Он не выдаст…

До вечера немцы никого не вызывали. Но когда спустились сумерки, в машину пришел Фридрих Гук и вытащил Михина. Сердца заключенных тревожно застучали и замерли.

— Знал, сволочь, кого брать, — мрачно заметил Филипп Дмитриевич.

Михина привели в знакомую комнату с грязным полом. Посреди комнаты стоял широкий голый стол. Рядом лежал толстый кабель с оголенным концом. Михин увидел кабель, и судорога сковала его тело.

— Кто вешаль листовки? — спросил переводчик.

Михин дрогнул, но промолчал.

— Кто руководиль бандой? — холодные глаза немца пронзили подростка.

Михин молчал. Комендант щелкнул пальцем. Вошли два автоматчика, молча подхватили Михина, раздели донага и бросили на стол. Асмус поднял кабель, очистил его перчаткой. Плеть свистнула и впилась в загорелую спину подростка.

После Михина на допрос вызвали Максимку Церковникова. А через час автоматчики внесли его в машину и бросили на пол в окровавленных лохмотьях. Максимка был избит до полусмерти. Он тяжело стонал. Следом за Максимкой увели Семку Манжина и вскоре швырнули его на пол, такого же избитого и бесчувственного.

Аксен поднял разбитую голову Семки и с дрожью посмотрел на его раны. Семка открыл на минуту глаза, шепнул полопавшимися губами:

— Михин, — и снова потерял сознание…

Аксена вызвали предпоследним. В машине терзались измученные товарищи.

Аксен сошел по ступенькам на землю. Ночь была сырая, темная. Срывались мелкие капли холодного дождя.

В комнате, превращенной в камеру пыток, сидели Фридрих Гук и Асмус. Следы крови на полу были притерты, стол накрыт белой скатертью.

Фридрих Гук улыбнулся тонкими губами и указал на стул. Аксен спокойно сел, положил руки на колени.

— Господин комендант предупреждает, — заговорил переводчик, — если ты будешь говорить правду, тебя не будут бить.

Аксен молчал. Руки налились кровью и отяжелели.

— Зачем ты вороваль немецкие продукты?

— Есть охота, — спокойно ответил Аксен.

— Кто заставляль вас?

— Никто.

— Врешь!

— Ей-богу, господин переводчик, — Аксен поднял наивные глаза и улыбнулся.

— Вы маленькие партизаны. Вы вороваль продукты для партизан. Вы вешаль листовки. Вы имейте винтовки!

Аксен равнодушно выслушал Асмуса и неторопливо ответил:

— Про партизан я ничего не слышал. Брехня это.

Комендант поднялся из-за стола и одним ударом сбил Аксена на пол. Потом его раздели и били оголенным кабелем. Хлестали остервенело, будто на столе лежал не подросток, а мешок с опилками. Аксен закусил губу и молчал. Когда его швырнули на пол, губа была почти откушена. Но упрямый рот так и не разомкнулся. Тогда комендант присел на колено и разжал зубы полумертвого Аксена дулом парабеллума. Изо рта с клекотом хлынула кровь.

В ту минуту, когда Аксена уносили в машину, на пороге появился Тимошка в сопровождении двух автоматчиков. Увидев Аксена, он бросился к нему, но его швырнули на пол. Тимошка вскочил и, поправив повязку на ухе, шагнул к столу. Но четыре руки крепко вцепились в него.

— Отпустите! — крикнул Тимошка. — Я хочу говорить с господином комендантом.

Фридрих Гук глянул на переводчика и кивнул автоматчикам. Тимошка расправил руки, подошел к столу.

— Ты хочешь рассказать, — начал Асмус и поперхнулся.

Тимошка, собрав последние силы, наотмашь ударил Михина в лицо. К нему кинулись автоматчики, но он огрызнулся:

— Не трожьте, гады… Сам лягу.

Плеть свистела и рвала кожу на худой спине. Михин закрыл лицо руками и дрожал от ужаса. Но никто не услышал ни крика, ни стона Тимошки… Казалось, он умер.

На рассвете, когда все арестованные были допрошены и, избитые, дрожали на полу холодной машины, дверь неожиданно открылась. Аксен, пересиливая боль, приподнял голову, увидел три темные фигуры и вдруг услышал русскую речь:

— Потерпите, братишки… Недолго мучиться осталось. Немцу капут скоро… Слышите, братишки?

Говорил рослый мужчина. Голос у него был хрипловатый, но ласковый и душевный.

— Кто ты? — тихо спросил Аксен.

— Пленные мы… Немцы на работы пригнали из Калача. Нашлись тут и среди ихнего брата люди, пропустили до вар… Нате вот, хлебца принесли вам…

Пленный опустился на корточки перед Аксеном и положил три маленькие буханки хлеба.

— Спасибо, — сказал Аксен.

Пленный продолжал шепотом:

— Окошко тут у вас в машине есть. Вон там, — и он указал на угол. — Пролезть можно… Поняли? — И он торопливо поднялся. — Ну, до свидания, братки. Держитесь. — И все трое покинули машину.

Аксен молча уставился на оконце, в которое пробивались первые блики хмурого рассвета. Да, в это оконце можно пролезть. Сердце у Аксена бешено заколотилось.

— Ребята, — тихо сказал он. — Ребята… мы можем бежать.

Арестованные жадно подняли головы.

— Как? — спросил Максимка.

— В окно.

— Бежим! — загорелся Тимошка.

Аксен повернулся к нему и еще тише проговорил:

— Но если мы убежим, сожгут весь хутор… Из-за нас сожгут… Комендант так и сказал… Вот… думайте, ребята.

— Сожгут, — тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич.

— Побежишь? — спросил у Тимошки Аксен.

— А ты?

— Я? Я… нет…

Жуткая тишина наступила в машине. И уже до самого рассвета никто не сказал ни слова о побеге. А когда оконце совсем посветлело, думать об этом было поздно.

Шел дождь. Холодный мелкий дождь. Над Вербовкой и донским займищем клубился запоздалый туман.

Трещали сороки. Вербовка тонула в холодном мраке. Крыши домов почернели, улицы прижались к земле, словно прячась от дождя. Настало утро.

Весь немецкий гарнизон был на ногах. Из Калача приехали полицаи. Автоматчики месили грязь от дома к дому, вытаскивали на улицу женщин, детей, стариков и, подталкивая их в спину, гнали в конец хутора, к разрушенной ферме. Хуторяне хмуро косились на стволы автоматов. Чавкала грязь под ногами. Моросил бесконечный дождь.

Арестованных построили у черной машины. Аксен и Тимошка стояли рядом, взявшись за руки.

Аксен нагнулся и тихонько шепнул:

— С праздником, Тимоха…

— И тебя, братан…

Да, сегодня был праздник. Двадцать пять лет исполнилось Советской власти. Бывало, в этот день хутор уже с утра гремел песнями. А теперь… Вот как пришлось праздновать…

— Снять шапки! — скомандовал Асмус.

Шеренга повиновалась. Недалеко послышался треск мотоцикла. Через минуту к машине подкатил комендант. Фридрих Гук был в непромокаемом плаще с капюшоном. Он передал что-то переводчику и пошел вдоль строя. Потом медленно стал возвращаться. Останавливаясь перед подростком, он приподнимал руку и за чуб отводил его в сторону.

Вот комендант дернул за вихорок Семку Манжина, потом прошел дальше, остановился перед Аксеном, всей пятерней потянул за чуб. Потом рядом с Аксеном и Семкой оказались Тимошка, оба брата Егоровых, Костя Головлев, Емельян Сафонов, Никифор Назаркин. Последним из строя комендант выхватил Ванюшку Михина.