Неделя проходила за неделей, а мистера Волрата всё ещё было невозможно застать дома, и Карл со всё возрастающим отчаянием звонил Марго по телефону, пока наконец они не встретились, чтобы вместе позавтракать. Карл был удивлен происшедшей в Марго переменой. Она загорела, волосы её были подстрижены короче и спускались на шею мягкими локонами, но в глазах застыло напряженное выражение.
– Вы мне только одно скажите, – допытывался Карл. – Волрат знает, что я ещё жив?
– Карл, – с раздражением сказала Марго, – вы ведь исправно получаете жалованье, не так ли?
– Но это же смешно, малютка: этот малый делает для меня то, чего никто никогда не делал. Можно подумать, что я тут как сыр в масле катаюсь, а на самом деле я мечусь, точно волк в клетке.
– Ну, сейчас всем нелегко.
– Нет, вы поймите! Сбылось то, о чём я мечтал тридцать лет, а толку никакого. Значит, тридцать лет ухлопаны впустую. Но знаете, что, по-моему, тут самое неприятное?
– Нет, не знаю.
– Страдает моя гордость, вот что. Я думал, наконец-то я буду делать то, что лучше всего умею, а этот сопляк каждую субботу бросает мне несколько долларов и говорит: «Вот тебе подарочек, на, ешь!» Это очень обидно.
– Почему же вы не уйдете?
– А почему вы не вздохнете наконец свободно? Черт его знает, что за человек этот Волрат – кто с ним работает, тот никогда не бывает веселым. Даю вам слово – я ничуть не сержусь на него за аферу с акциями. У меня было своих полтораста акций. Шепни мне кто-нибудь, что он хочет разгрузиться таким манером, я бы вовремя сбыл их за четыре с половиной тысячи. Но, в конце концов, плевать – ведь это же только деньги.
– Ну ладно, ладно. Чего же вы, собственно, хотите, Карл?
Карл уставился на Марго.
– Ей-богу, я и сам не знаю… Ну, скажем, уважения. Да, именно – хочу, чтоб он меня уважал.
– Этого вы не дождетесь, – отчеканила Марго. – А ещё чего?
– Вы, кажется, тоже не очень-то счастливы, детка, – сочувственным тоном сказал он.
– Наоборот, совершенно счастлива. У меня есть всё, о чём может мечтать женщина.
– Ну, полно вам! Ваш голос выдает вас с головой. Вы вроде меня – получили всё, что хотели, а толку мало.
– Нет, я не вроде вас: когда я приду к убеждению, что толку мало, я просто уйду, и всё.
– Ну, а я не ухожу. Я ещё покажу этому молодчику!
Как немного он мог «показать» кому-либо, он начал понимать, когда попал в небольшой кинотеатрик, где шла картина с участием Нормы Ширер. Усевшись на свое место, Карл сначала чувствовал себя профессионалом и выискивал в картине разные детали, о которых читал в статьях о кино; впрочем, очень скоро, увлекшись сюжетом, он забыл обо всем и, как зачарованный, смотрел на экран. Когда Норма Ширер заплакала, он тоже потихоньку всплакнул и подумал: «Если б она только знала, какую понимающую душу могла бы найти во мне!»
Когда зажегся свет. Карл вздрогнул и заморгал – сейчас в его воображении развертывался другой фильм такого содержания: несколько лет спустя; внушительный кабинет Карла Бэннермена, хозяина американских развлечений. Входит Норма Ширер, по-прежнему обворожительная, совсем ещё не увядшая, хотя она давно уже перестала быть звездой первой величины. Её красивые губы шевелятся, сияющие глаза затуманены слезами; на экране возникает надпись: «Карл, Карл, что же мне теперь делать?»
Почтенный магнат с печальными глазами медленно встает из-за стола и долго смотрит на стоящее перед ним прелестное создание. Лицо его задумчиво. Губы шевелятся.
Надпись: «Знаете ли вы, сколько времени я ждал этой минуты. Норма?»
Её лицо крупным планом. Она качает головой – нет, она никогда не думала, что… Потом снова его лицо – он вспоминает, перед ним встает далекое прошлое.
Надпись: «Норма, когда я впервые приехал в этот город и ещё никому не известный, с исстрадавшейся душой зашел однажды вечером в какое-то маленькое кино…»
Лицо титана исчезает в наплыве. Из затемнения возникает маленькое кино, он сидит среди публики, глядя на экран, где появляется кинозвезда в расцвете своей чарующей красоты. Её лицо похоже на трагическую маску, она прикладывает к щеке розу, потом в отчаянии роняет её на землю. Голова её никнет – на этом фильм кончается. В зале вспыхивает свет, и великий магнат – тогда ещё безвестный человек – медленно встает с места. Публика спешит к выходу, его толкают со всех сторон, но каждый в этой толпе, присмотревшись к нему, понял бы, что, несмотря на скромный костюм, это человек необыкновенный; Он шевелит губами, как бы произнося про себя некую клятву. Он останавливается и закуривает сигару…
Карл громко вздохнул – маленький толстый человечек очнулся от блаженного сна. В пламени вспыхнувшей спички медленно растаяла дымка фантазии, застилавшая его глаза, и он как бы со стороны с беспощадной ясностью увидел себя – толстого коротышку с важной поступью, умеющего обманывать себя так, как ему никогда не удавалось обмануть других. Он, незадачливый простачок, не имеет и никогда не будет иметь никакой цены в глазах окружающих.
Вызов к Волрату, как всегда властный, даже испугал его своей неожиданностью. Гостиная пятикомнатного номера, где жил Волрат, с темными дубовыми балками на потолке, красными гобеленовыми занавесями и резной железной решеткой у камина, была обширна, как театральное фойе. Кроме Волрата, в гостиной было ещё трое мужчин; судя по наполненным пепельницам, они находились здесь уже давно. Волрат поздоровался с Карлом непринужденно, как будто они виделись несколько часов назад.
– Садитесь и слушайте, Карл, а потом мы спросим вашего совета. Дайте-ка я вас познакомлю.
Двое из трех мужчин посмотрели на Карла с вежливой враждебностью. Несмотря на свои элегантные костюмы и, очевидно, влиятельное положение, они походили на банковских кассиров из маленького городишка, которые больше всего в жизни боятся чем-нибудь не угодить своему деспотически властному директору. Директором банка был для них третий, безупречно корректный суховатый человек лет за шестьдесят, с серыми слезящимися глазами, глядевшими как будто сквозь прорези маски из влажных осенних листьев. Все сравнения с маленьким городишком выскочили из головы Карла, как только он услышал его имя – это был Перси Бэрли, человек, который вытеснил самого Гриффитса.
Бэрли сидел с невозмутимо спокойным видом, слегка переплетя пальцы; казалось, все ходившие о нем слухи были хорошо ему известны и нисколько его не беспокоили – ни якобы нераскрытое убийство на его яхте, ни самоубийство одной из его звезд в самом расцвете карьеры. Карл тихонько, почти робко опустился на стул, ибо находиться в присутствии Бэрли было всё равно, что предстать перед лицом Смерти.
Разговор, прервавшийся с приходом Карла, через минуту возобновился – два нервных джентльмена заметались и затрещали, словно две бусины на шнурке, протянутом между Волратом и Бэрли. Карл уже придумал скромный отказ на случай, если к нему обратятся с вопросом: «Очень жаль, друзья, но я ничем не могу быть вам полезен», – и всё же он чувствовал себя отвратительно.
Кроме Марго, здесь была ещё одна стенографистка. Марго сидела с холодным, замкнутым видом. Для постороннего глаза ничто не изменилось в её лице, когда она прочла телеграмму.
– Ну, Карл, теперь слово за вами. – Услышав свое имя. Карл подскочил на стуле. – Что вы об этом думаете?
Карл провел кончиком языка по губам.
– Очень сожалею, – произнес он, к своему удивлению, весьма развязным тоном, – но я ничем не могу быть вам полезен.
– Это почему же? – голос Дуга стал резким.
– Потому что… потому что вы занимаетесь совсем не тем, что я называю зрелищами. А в кино я ничего не смыслю. – И опять у него не получился виноватый тон – в словах звучало сдержанное неодобрение. Последние три месяца сломили его дух, но не изменили манеры держаться. Он казался себе устрицей, водянистым, дряблым комочком, съежившимся внутри непомерно большой раковины; однако, робко выглянув из-за своей брони, он не увидел презрения в устремленных на него глазах. И тут он снова услышал свой бойкий голос: – Это вовсе не значит, что мои интересы ограничиваются, так сказать, более привычными развлечениями – я некоторое время проработал на радио, а ведь это дело совсем новое. Больше того: я застраховался на будущее с помощью одного средства связи, которое ещё разрабатывается в лаборатории. Но поймите, мистер Бэрли и вы, джентльмены, каковы бы ни были средства, старые принципы остаются в силе. И я держусь этих принципов. Поэтому я считаю себя зазывалой.