– Они уже прикрыли свою лавочку, – начал Кен, но тут раздался пронзительный скрежет шин по асфальту, приятно защекотавший нервы. В темноте машина круто обогнула осторожно ползущий «фордик»; в нем мелькнули два бледных удивленных лица. – Эти Мэллори, говорят, стали богатыми и знаменитыми. Да плевать на бензин! Наша машина полетит вперёд на одном воздухе!

И все, точно пьяные, снова залились смехом – сейчас машина казалась им частью их самих, а они-то не сомневались, что могут лететь вперёд хоть целую вечность.

И когда машина стала сбавлять скорость, это вызвало у них лишь новый взрыв смеха. Захлебывающееся лопотанье мотора показалось им очень смешным, потом машина сделала несколько последних судорожных рывков – и это тоже было неожиданно и комично. Немного прокатившись по инерции, машина остановилась, и все трое как бы сразу окунулись в ароматную ночную тишину, насыщенную влажным запахом травы и чуть слышным стрекотаньем насекомых. Стремительная гонка кончилась, и они благополучно прибыли в никуда.

Впрочем, Дэви было совершенно безразлично, летят ли они вперёд или стоят на месте, – он унесся мыслями в Чикаго, где их ждала слава и почет. Там ими восхищаются – он чувствовал это даже на расстоянии.

Через несколько минут на дороге запрыгали жёлтые огоньки «фордика». Кен со стоном вышел из машины – придется просить, чтобы его подвезли до ближайшей бензоколонки. Ветхий рыдван остановился, те же бледные лица недоверчиво и осуждающе уставились на Кена. Он пробормотал какие-то слова, после чего был пущен внутрь старомодной высокой кареты, подрагивавшей в такт пыхтению мотора. Ещё минута – и «фордик», подскакивая на ходу, двинулся по шоссе, светя красным огоньком, словно налитым кровью глазом, вскоре, впрочем, скрывшимся в темноте.

Темнота, теплая, душистая и таинственно глубокая, казалась плотной, как густая жидкость. Вики откинулась назад, положила голову на спинку сиденья и притянула к себе Дэви.

– Дэви… Дэви, милый, – сказала она просто, как бы в виде утверждения.

Он прошептал её имя.

– Я тебя люблю, – сказала она. – Я тебя очень люблю.

Дэви прижался головой к её плечу.

– Дэви… – медленно, как сквозь сон, сказала Вики – она явно хотела о чём-то спросить, и он молча ждал, но голос её замер; она так и не решилась произнести слова, чуть не вырвавшиеся у неё под влиянием порыва.

– Дэви, – немного погодя сказала она точно таким же тоном. – Что же теперь будет?

– Кен вернется с бензином.

– Нет, я не о том.

– Мы поедем домой, – спокойно сказал он, намеренно уклоняясь от ответа на её невысказанный вопрос. – Поедем домой и сядем за работу. Через несколько дней будет готова наша новая трубка, и если на этот раз повезет, мы получим движущееся изображение.

– А потом? – Тон её был настойчив, но в нем появился оттенок грустной иронии.

– Ты хочешь сказать – в случае, если нам это удастся?

– Нет, я вовсе не это хочу сказать. Вам это, конечно, удастся. Ну, хорошо, скажи мне, что будет после того, как испытание пройдет удачно.

– Ох, боже мой, – вздохнул Дэви. Он был целиком захвачен своими мыслями. – Не знаю, что со мной будет. Либо я буду настолько взбудоражен, что сойду с ума, либо просто свалюсь от усталости. – Глаза его были широко открыты и напряженно смотрели в темноту; сейчас он как бы стремился рассказать миру о чём-то самом сокровенном. – Только бы это вышло! Ведь для меня дело не в деньгах, Вики, я за деньгами не гонюсь. Твой дед мне однажды сказал, что есть такой особый инстинкт – тяга к творчеству; считается, что это свойственно только художникам, но такой инстинкт заложен почти в каждом человеке. И когда он заставляет тебя что-то создавать, какая же это, должно быть, великая и чистая радость! Но сколько ни надейся – делу не поможешь! Столько раз мы бывали совершенно уверены, что следующее испытание всё изменит! Но господи, господи, если только это выйдет…

– Что тогда? – тихо спросила Вики.

Дэви засмеялся и, обняв её, пожал плечами.

– Будем продолжать работу, вот и всё. Ведь это самое главное, не так ли?

Она молчала, и он почувствовал в её молчании затаенный вопрос.

– Что с тобой, Вики?

– Ничего. – Она не шевелилась, и глаза её были закрыты. Но потом и она, в свою очередь, ощутила настойчивость его встревоженного взгляда и посмотрела на него. Глаза её казались глубокими, словно ей хотелось открыть перед ним всю свою душу. Но, глядя на неё, Дэви видел, как прозрачность уступает место невольной сдержанности и взгляд её становится непроницаемым. – Просто я так и не спросила, о чём хотела, – сказала она.

– О чём же?

Вики медленно и чуть-чуть грустно улыбнулась.

– Мне незачем спрашивать, – мягко сказала она. – Ты мне уже ответил.

Ровно четверо суток Дэви и Кен держали электронно-лучевую трубку в невероятно раскаленной атмосфере двойной печи. При каждом соприкосновении с обжигающими волнами тепла крошечные пузырьки оставшегося воздуха, преодолевая насыщенные атомами расстояния, продвигались к поверхности, затем пробивались сквозь неё, и их мельчайшие массы рассеивались в вакууме внутри стеклянной оболочки.

Каждые четыре часа печь выключалась. Когда трубка остывала до комнатной температуры, братья выключали также и насосы. Прерывистый стук внезапно затихал, и в наступившей тишине они измеряли давление. Затем трубку в течение двух часов заставляли работать вхолостую, после чего ещё раз измеряли давление. Разница в этих показаниях при – обычной рабочей температуре записывалась, и снова начинали постукивать насосы, выкачивая воздух, и включались печи, которые ещё четыре часа обдавали трубку потоками раскаленного воздуха. День за днем, круглые сутки снова и снова повторялись эти циклы, Кен и Дэви спали лишь урывками, приспосабливаясь к распорядку работы.

Разница в давлении становилась всё меньше и меньше, и с каждым разом Дэви всё тверже убеждался, что они на правильном пути. Когда прошла половина четвертых суток, можно было с уверенностью сказать, что в трубке не осталось посторонних газов и она вполне пригодна для практических целей.

День подходил к концу, но Дэви догадался об этом только по косым лучам солнца, проникавшим в окна мастерской. Он потерял счет дням, потому что время измерялось только шестичасовыми циклами нагревания и измерений, а записи в рабочей тетради свидетельствовали о том, что прошло шестнадцать таких циклов. Дэви и Кен сильно осунулись, побледнели, глаза их смотрели сурово и сосредоточенно. Лица у обоих были всё время напряженные, возле губ появились старившие их складки. Они слишком много курили и слишком мало ели и спали, и это изнурило их вконец. Они выглядели одинаково и испытывали одинаковые ощущения, потому что общность цели спаяла их воедино. Стоило только Дэви взглянуть на верстак, у которого стоял Кен, как Кен тотчас выбирал из кучи инструментов именно тот гаечный ключ, который был нужен брату, и стоило только Кену похлопать себя по карманам, как Дэви тотчас бросал ему сигарету.

Каждый мечтал найти какой-нибудь предлог, чтобы сделать передышку, но любая помеха разозлила бы их обоих. Дэви в последний раз измерил давление и, раскинув руки, потянулся.

– Всё в порядке? – спросил Кен. Дэви молча кивнул.

Вопрос Кена и утвердительный кивок Дэви означали, что пришло время запаять лучевую трубку и подвергнуть её решающему испытанию.

Только к семи часам вечера они разобрали высокочастотную печь и построили первоначальную передающую схему.

Кен и Дэви ничего не ели с десяти часов утра и не вспомнили бы об этом, если б не пришла Вики с горячим супом в судке, кофе в термосе и пакетом сэндвичей.

– Здесь просто нечем дышать, – сказала она. – Неужели вы думаете, что и вы можете жить в вакууме?.

– Я тысячу раз тебе объяснял, что вакуум вовсе не значит отсутствие кислорода… – начал Дэви, но Вики перебила его.

– Плохой воздух – это плохой воздух, – заявила она. – И мне всё равно, как ты его ни назови. Сейчас я открою окна.