После этих двух смертей стало очевидно, что король изменил свой образ жизни, что теперь он на пути добродетели и время, посвящаемое раньше утехам плоти, он посвящает ее усмирению и молитвам. Переменилось и все вокруг. Четки и молитвенники заменили дамам веера, и клан набожных святош пополнился совершенно неожиданными новообращенными, такими, как, например, графиня де Граммон, герцогиня дю Люд, мадам де Субиз, мадам де Тианж, сестра мадам де Монтеспан и даже сама маркиза. Кроме того, весь Версаль, а вместе с ним и прекрасная маркиза задавались вопросом: женится ли король снова?
В сорок пять лет, обладая аппетитами, которые были известны всем, вряд ли он собирался жить вдовцом. Так не означает ли его добродетельная жизнь стремления убедить какую-то европейскую принцессу занять место — весьма, прямо скажем, незавидное! — усопшей инфанты? И в этом случае было бы весьма несвоевременно укладывать к себе в постель столь очаровательную юную женщину, как Шарлотта. Хотя, с другой стороны, она была замужней, и значит, на короля его связь не накладывала никаких обязательств... В общем, мадам де Монтеспан в ожидании новых порядков готова была умерить свое любопытство. Особенно после того, как узнала, что участь Шарлотты находится в руках всесильного де Лувуа! Впрочем, тоже одного из ее друзей...
Однако в Париже все-таки был один человек, которого участь Шарлотты заботила всерьез. Этим человеком была мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль, которая пеклась о девочке после смерти ее отца до того самого дня, когда мать отправила ее в монастырь урсулинок в Сен-Жермене, откуда Шарлотта в конце концов сбежала. Мысли о Шарлотте не оставляли Леони с того самого утра, а точнее, с 28 декабря предыдущего года, когда молодой полицейский Альбан Делаланд, в доме которого мадемуазель Леони нашла пристанище после того, как мать Шарлотты выбросила ее на улицу, вернулся домой бледный как смерть, донельзя усталый и даже позабыл с ней поздороваться. Альбан сразу же откупорил бутылку вина, опустошил ее до капельки, а потом опустил голову на стол и глухо зарыдал от отчаяния. Рыдания стихли, когда сон одолел горе молодого человека, и он забылся. Мадемуазель Леони все это время молча сидела на своем табурете, скрестив на груди руки, и терпеливо ждала, прекрасно понимая, что любое ее вмешательство не поможет молодому человеку. Альбана нужно было оставить в покое. Столь бурное проявление отчаяния было неожиданно в этом сдержанном человеке, но, очевидно, у него не выдержали нервы, слишком уж долго они находились в напряжении.
Когда в комнате стало тихо, мадемуазель Леони поднялась со своего места, подошла и внимательно посмотрела на спящего. Она приподняла ему голову, собираясь вытереть лицо, но поняла, что его можно только умыть, и в конце концов решила уложить Альбана в постель. Ничто другое не пошло бы ему сейчас на пользу. Но одна она с таким подвигом не справилась бы. Ей нужна была помощь. Мадам Жюстина Пивер, привратница из особняка принца де Монако на улице Льон-Сен-Поль, приходившая помогать ей по хозяйству, тоже явно не справилась бы с могучим Альбаном, которого нужно было поднять на второй этаж и дотащить до спальни. Поэтому мадемуазель Леони сняла фартук, удостоверилась, что чепец безупречно сидит на ее седых волосах, и отправилась к соседу напротив.
Соседом у них был очень симпатичный немолодой господин, с которым она познакомилась возле их приходской церкви еще в начале зимы. Выходя после мессы, она спускалась по заснеженным ступенькам, поскользнулась, подвернула ногу и упала. Приятный мужчина помог ей подняться и даже предложил подвезти в своей карете — из-за плохой погоды, несмотря на небольшое расстояние, он решил не ходить пешком. Оказалось, что он тоже живет на улице Ботрей в добротном доме, принадлежавшем его брату, советнику парламента. Сам он на протяжении пятнадцати лет занимал пост французского посла в Мадриде, где вынужден был жить набожным аскетом под подозрительным взором инквизиции и среди людей, враждебно настроенных по отношению к Франции. Смерть советника, старого холостяка, не имевшего детей и гораздо более богатого, чем младший брат, избавила его от его тусклого существования и возродила к жизни. Получив наследство, он зажил счастливым эпикурейцем в красивом особнячке с не менее красивым садом, окружив себя книгами и заботами Эглантины, расторопной кухарки, и Фромантена, могучего лакея, служившего ему еще и кучером. Между ним и мадемуазель Леони, в которой он сразу признал даму благородного происхождения, возникла взаимная симпатия. Они оба были остры на язык, взыскательны и придирчивы, знали толк в хороших вещах и достойных книгах. Однако настоящая дружба возникла после того, как Исидор рассказал новой знакомой о своем возвращении из Испании, — это событие он считал одним из главных в своей жизни. Во время путешествия его заботам были поручены две фрейлины Ее величества королевы Марии-Луизы, которые возвращались во Францию по приказу короля Людовика. Одну из них звали Сесиль де Невиль, а вторую Шарлотта де Фонтенак. Вспоминая о них, он до сих пор не мог сдержать слез.
— Никогда в жизни не было у меня ничего приятнее этого долгого путешествия! Мои подопечные были столь очаровательны! Я бы с радостью удочерил или одну, или другую, или обеих вместе, став им заботливым дядюшкой, но они принадлежали королевскому двору, и я не решился сделать им подобное предложение. С тех пор я их больше не видел, — со вздохом заключил он.
Получив столь весомый знак доверия, мадемуазель Леони, назвавшаяся поначалу родственницей Альбана Делаланда, того самого полицейского, о котором Исидор Сенфуэн никак не мог позабыть, потому что по приезде в Париж он увез мадемуазель де Фонтенак на долгих два часа, сочла своим долгом рассказать и свою собственную историю. Собеседник назвал их встречу знамением небес, и с тех пор их добрососедские отношения превратились чуть ли не в родственные. Вот почему в то печальное утро, когда Альбан вернулся домой, походя на корабль, разбитый бурей, мадемуазель Леони без колебаний отправилась за помощью к господину Исидору.
Спустя пять минут она уже возвращалась обратно в сопровождении широкоплечего Фромантена и взволнованного Исидора, который просто дрожал от любопытства. Альбан по-прежнему находился в невменяемом состоянии.
— Все понятно! — коротко сообщил Фромантен.
Не теряя времени, он засучил рукава, взвалил молодого человека, словно мешок с зерном, себе на спину, поднялся на второй этаж и свалил его на постель, после чего выставил мадемуазель Леони за дверь и позвал своего хозяина.
— Его нужно раздеть и уложить как следует, — объяснил он мадемуазель. — А там посмотрим.
Но смотреть было не на что: оказавшись под одеялом, Альбан улегся на спину и захрапел что было силы.
— Часок-другой он поспит, — поставил диагноз господин Исидор. — Это для него сейчас самое лучшее. Так вы сказали, что он выпил одну бутылку? — спросил он, поворачиваясь к мадемуазель Леони. — Человека его сложения одна бутылка вряд ли свалили бы с ног. Я уверен, что он может выпить намного больше. Но лицо у него в самом деле страдальческое. Как вы думаете, что могло с ним произойти?
— Я сама хотела бы это узнать. Если бы вы видели его полчаса назад! Само страдание! Я не оставлю его и буду сидеть рядом, пока он не очнется!
В ее тоне звучала такая решимость, что никто не посмел даже думать, что можно предложить свою помощь сменить мадемуазель на дружеском посту. Да и лучше, наверное, будет, если Альбан, придя в себя, увидит знакомое лицо. И потом, судя по тревожному сну и метаниям страдальца, очнуться он должен был довольно скоро.
Молодой человек проснулся около полуночи. Мадемуазель Леони, сидя с вязаньем возле камина, услышала, как он повернулся на постели, подошла и увидела, что глаза у него открыты. И снова они были полны слез... Она села на край кровати, взяла Альбана за руку и ласково спросила:
