- Еще как покажем! – сверкнул зубами Айд.

Люди, оставшиеся у Башни, занялись доделками русла. Их возглавили Львиный Коготь и хромой пахарь из Внешнего Круга. Бывший вояка оказался на редкость спокойным и дельным вождем. Старейшины племен наперебой предлагали ему усыновление. Старик кряхтел, боялся продешевить.

С легкой руки Умгала у всех появились шутливые звания. Ферусу поднесли пол-лепешки с десятью палочками. Старик, задумавшись, съел свой знак, но так и остался Титаном. Инада, ведавшего едой и лечением, прозвали Великой Матерью Канала, самого Умгала – Ехидным Кормчим. А Ор стал Кеатлом. – Бурый добился своего!

С утра до темноты они мотались по всему руслу, замеряя, советуя, разрешая споры. Странные споры, вся работа странная: без петлей, красных плащей и волчьих курток. А дело шло: таяли перемычки, вода стекала в русло и откачивалась водососными башнями, обнажались осклизлые бревна стен. С неустанным изумлением смотрел Ор на людей, отпихивающих друг друга от места, куда можно воткнуть лопату.

Иногда Промеат и Ор, оба с красными от пыли глазами, вместе возвращались к Башне. Полутьма прятала изодранную землю. Странный гий и странный атлант говорили о путях племен, судьбе знаний, битвах добра и зла.

«Люди не достойны такого вождя, - вспоминал Ор слова Тейи, - ему бы прийти через сто тысяч лет…»

Но на долгие размышления не хватало ни времени, ни сил. Вернувшись к шалашу у Башни, Ор брал на колени Зиру, начинал рассказывать сказку и просыпался от того, что дочка, дергая его за волосы, требует продолжения.

По ночам на холмах выли одичавшие волки. То ли оплакивали Атлантиду, то ли воспевали обретенную свободу. Где уж понять зверей, если люди стали непонятны! Вопящие и пляшущие сотни выполняют за день по три прежних рабских урока, знатоки в драных плащах наперебой придумывают, как ускорить работу, которая погубит их землю. Люди разных племен поют свои песни тонколицей атлантке и затихают, когда она берет кожаный бубен… Ферус, подняв запавшие глаза от листов, хохочет над шутками Гезд и Айда.

Сцлунг орет на гиев, они на него, а потом все спят вповалку, не дожевав кусок мяса. И тот же Сцлунг, откопав в Ацтаровом жилье плащ титана, нацепил его и горделиво разглядывает в луже свое отражение.

Чудо за чудом! Умгал попросил усыновления у коттов. Либы, отрыв хранилище копченой рыбы, позвали на пир пеласгов и яптов. Все наперебой баловали атлантских детей из Внешнего Круга… Как-то к вечерним кострам вышел полубезумный от одиночества страж с облезлым волком. Обоих накормили. Наутро атлант бегал с мерным ремнем, а зверь гонял ворон от вялящегося мяса.

Какой-то вихрь дружелюбия, доверия, веселья закружил всех вокруг невысокого человека, на лице которого великая радость боролась с непомерной заботой, пока обе не отступали перед усталостью. Тогда он валился у первого попавшегося костра, и люди – даже пеласги! – затихали, оберегая его краткий сон.

- Он заразил всех безумием! – воскликнула Майя, когда гонец-бореец вышел из шатра. Вести с Канала обескураживали. Не было недовольства и усталости; люди с песнями рыли землю, устраивая из ненавистной работы азартное состязание.

- Ничего! – отмахнулся Севз. – Люди одумаются и покинут его.

- Боги хотят, чтобы мы помогли этому. Здесь мы рассказываем о его преступных притязаниях, а те, кто на Канале, ничего не знают. Я думала, вести дойдут туда сами. Но, видно, придется послать людей.

- А где их взять? – Севз сплюнул. – Ты слышала этого борейца!

- Нужные люди есть. Они трутся возле твоего шатра.

- Шакалы? – скривился Громовержец.

- Для такого дела они как раз.

Ип тосковал. Миновали сладость мести и пьянящее волнение битв. Возвращалась жизнь, из которой он был вырван почти на два десятка зим. Почти все рабы легко вернулись к прежним обычаям, а к Ипу все чаще приходила темная тоска, от которой хотелось выть.

Он – личный раб богатого и сильного господина – привык свысока смотреть на толпу оборванных пленников. Думалось, что и среди освобожденных он будет командовать, поучать, согретый общим уважением. Как-никак, он знал многое, о чем не слыхивали жалкие рабы-строители, пахари и даже ремесленники. Увы, когда Ип хвастал былой умелостью, сородичи над ним насмехались. Что они понимали в умении хорошо отбить мясо, добыть в долг некты, выбрать для хозяина наложницу!

Ип тосковал по Господину, который оценит, который повелит – и летишь стрелой! А либийские матери? Да любую он мог получить на ночь, как следует угодив хозяину. А они учат его жить. Тоска!

Текли дни. Дымилась остывающими головешками Атла. На корабли стаскивали мешки зерна и сушеного мяса. С восторженными воплями тысячи людей подались за Приносящим свет на Канал. Ип чуть не пошел с ними. Но, взглянув на опаленное заботами лицо Промеата, понял: нет, это не Господин!

А потом Ип почуял. И не только он. Один за другим отравленные рабством сползались к шатру Севза. Нюх собирал их к тому, кто, единственный из вождей бунта, был Господином или мог стать им. Поднявшись до рассвета, они встречали выходящего из шатра Громовержца восторженными воплями: «Бог! Бог идет!!»

Севз презирал, но не разгонял шакалов. Не находилось то времени, то желания. В грозные дни, когда гибли и возрождались племена, холуев нашлось совсем немного. Ведь их никто не заставлял. Но именно поэтому они были отборные, как всякие добровольцы.

Ип спал, славно нажравшись объедками Севзова пиршества, когда вокруг дворца разнеслись крики борейцев:

- Эй, безродные! Шака-алы! Громовержец зовет!!

В стуке лопат, шуме осыпающейся земли мелькали дни. Промеат по нескольку дней не появлялся у Башни. Почему-то к вечеру он чаще всего оказывался в Восточной бухте и, еле волоча ноги от усталости, приходил к костру Гезд. Доругиваясь со Сцлунгом, гийские вожди расходились к своим отрядам. Берегущая огонь и Приносящий свет оставались вдвоем.

Обычно они сидели молча, слушая ночь и тихий шепот костра, изредка встречаясь взглядами и тут же смущенно отворачивались. Потом Промеат шел к шалашу Сцлунга, уверяя себя, что завтра обязательно заночует у Айда. А Гезд еще смотрела в огонь, ища в его красных глазах гнев или одобрения.

Илла, Тейя и Алх тоже любили посидеть у костра, хотя и уставали за день. Атлантки вместе с яптскими знахарками лечили больных и поранившихся. Строгая гиянка стала помощницей Инада в хранении и раздаче еды. У Зиры тоже была уйма дел. Она либо сидела возле Феруса, рисуя воинов, либо крутилась возле хранилищ, болтая на ут-ваау с людьми разных племен, пришедшими за едой для отрядов. Когда она, прижав к животу тяжелый кувшин, появлялась у шалашей с больными, всем сразу хотелось пить. Но больше всего радости было, когда отец, посадив ее впереди себя, ездил по руслу и рассказывал, как тепло победит холод.

- Вода побежит, и сразу будет тепло? – уточняла Зира.

- Нет, тепло придет, когда ты уже будешь большая.

- Вода побежит, и я сразу стану большая? Как Алх?

Ор смеялся. Потом он слезал с коня и что-то говорил воинам, роющим землю. А девочка толкала коня пятками, и тот, горделиво выступая, возил почти невесомую всадницу между улыбающимися землекопами.

Когда отец и дочь засыпали, женщины садились у костра и беседовали или молча слушали ночь. Ветер свистел в пустых окнах Башни, сонно похрюкивали мамонты за оградой. Порой в Канале с шорохом осыпался подкопанный пласт. Вдали выли волки.

Кривоносый привел из Атлы еще шесть тысяч людей разных племен. С утра вновь прибывшие разошлись по наделам, а вечером оказалось, что за день сделано меньше, чем обычно. Что ж, всем хотелось поговорить со свежими людьми. Но на следующий день пошло еще хуже. Землекопы то яростно спорили, то застывали, устремив глаза вдаль. Она зло косились на атлантов, умолкали при их приближении и начинали вяло ковырять землю.

При появлении Промеата люди стыдливо прятали глаза, бормотали невнятицу. Ора стеснялись меньше. Вечером он прискакал к Башне со своими догадками, но Промеата не застал. Ферус, сгорбясь, сидел над листом. Земли за день было скопано меньше половины обычного.