В восточной бухте случилась неприятная ссора. Когда Сцлунг по обыкновению заорал на гиев, ответом вместо беззлобных криков было такое молчание, что новоявленный Кормчий Края поперхнулся. Над надвигающейся толпой взлетели кирки и лопаты.
- Вот как! – тихо сказал Сцлунг. – Сотней на безоружного? Ну, кто самый смелый! – и распахнул на груди плащ, давно ставший из белого серым.
Дерзость спасла его. Начался бестолковый разбор происшествия, причем о Сцлунге скоро забыли. Подумаешь – недобитый атлант! Он оказался просто поводом выплеснуть затаенное раздражение. А там пошли вспоминаться обиды при дележе добычи, давние счеты между родами. Уже темнело, когда Гезд и Промеат кое-как уладили дело.
- Не пойму, что с ними? – Промеат устало опустил голову на ладони. – Может быть, это из Атлы?
- Да, - Гезд, обойдя костер, села рядом с ним. – Матери рассказали мне о слухах, которые смутили воинов. Будто корабли не станут ждать, пока Приносящий со своими безумцами дороет канаву. Воины говорят: «Все уплывут, а мы останемся здесь подыхать с голоду или утонем, когда вода пойдет в канаву». Еще говорят – ты хочешь задержать людей, чтобы вновь сделать рабами…
- Значит, пришло то, чего я боялся. – Промеат вздрогнул, словно от холода, и теснее прислонился к плечу Гезд.
- Оно не само пришло. Его прислали, - сказала гиянка.
- Не может быть!
- Ты доверчив, как сыны Айда! – Лицо Гезд светилось суровой нежностью. – А матери сразу учуяли среди пришедших лгунов с мягкими руками и языками. Надо выловить и убить их!
- Нет! – Промеат тряхнул головой. – От этого слухи только окрепнут. Завтра соберем всех людей, и я буду говорить с ними.
- Правильно. Но сперва досыта накорми. И знай – матери во всех племенах за тебя. Жаль, что здесь их мало.
- Почему ты думаешь, что они поддержат?
- Охотник готов всю добычу слопать в один день. А мать думает, что дети будут есть завтра. И что будут есть дети ее детей. Поэтому женщинам понятнее битва с холодом.
- Ты ободрила меня! – Промеат благодарно сжал узкую ладонь, потом, поднявшись, шагнул к темневшему поодаль шатру Сцлунга.
- Останься, - сказала Гезд, - отрывая глаза от пламени. В этот миг Приносящий свет ощутил простое счастье гийского охотника, которого позвала лучшая из матерей. Но навьюченный ношей чужих судеб, он еще не решался, бормоча:
- Обычаи гиев… я не смею обидеть твое племя…
- Духи хотят этого! – Гезд раздвинула полог шатра. – Прежде они сомневались, а теперь… торопят.
- Спасибо им, - прошептал Промеат, пряча лицо в огненных волосах.
На следующее утро Ор столкнулся с ним в русле. Промеат скакал, откинувшись назад, бросив поводья. Вокруг вскипали споры, кучки людей бродили от толпы к толпе. Промеат словно не замечал этого. По его лицу бродила шалая улыбка.
- Знаю! – прервал он рассказ Ора о слухах. – Сегодня дадим им бой!
Инаду было сказано – не скупиться. Над кострами жарились туши, из подвалов тащили корзины рыбы. Кипя спорами, мрачнея от раздумий, отряды текли к Башне Ацтара. Когда вкусные запахи долетали до них, воины замирали, расширив ноздри, а потом ускоряли шаги.
А Промеат сидел с Ферусом и Ором над грязными, много раз слизанными и вновь исписанными листами.
«Седьмой надел Запада, - читал Ор, - на Юге выступ в семьдесят сотен толстых локтей».
- Надо срыть! – вздыхал Ферус. – Заилится, полканала закроет. «Горб каменный высотой в тридцать, шириной в сорок локтей».
- Вычеркни. Он узкий – не будет мешать…
- Сколько? – торопил Промеат Феруса, пересчитывающего локти в дни.
- Тринадцать дней, если все останутся.
- Ясно! – Промеат поднялся. – Будем биться за десять дней.
- Но почему? – недоуменно начал Ферус. – Два-три дня…
- Для многих людей пальцы на двух руках – высшее число. Все, что идет больше, - просто «много».
- Ты веришь, что он уговорит их? – спросил Ферус, когда Промеат ушел. Ор вспомнил резкое веселье, то и дело вспыхивающее сегодня в глазах великого бунтаря, и кивнул.
- Что же, - сказал старик задумчиво, - наверно, ты лучше знаешь их. Постой, еще одно: когда умру, обещай похоронить меня в Канале.
Десятки тысяч глаз смотрели на невысокого бронзовокожего человека, стоящего на повозке. Сытая теплота в желудках ослабила страх и раздражение. Но это ненадолго. Главное должны сделать слова. Есть ли слова такой силы в кое-как слепленном рабском языке?
Промеат верил, что есть. Он говорил медленно, часто останавливался, и тогда шепот пробегал к задним рядам, куда не долетал его голос. А Промеат в это время прикрывал глаза, и перед ним возникало лицо огневолосой гиянки, прекрасное от осветившей его нежности. Он открывал глаза и смотрел на тысячи других лиц. Никогда они не были так понятны и дороги ему. И вновь он говорил – с веселым, яростным задором, заставляя людей стыдиться, хохотать, хвататься за ножи.
- Смотрите! – Промеат поднял ладони. – Две руки дней, и пойдем на корабли! Клянусь Огнем: без нас не отплывет ни одна ладья! Кто слаб духом, пусть уйдет сейчас. Но если кто-то, оставшись, опять будет шептать трусливые слова, убейте его! А теперь пусть каждый выберет: десять дней или позор на всю жизнь? десять дней или стужа на всей Земле? Решайте!
Толпа вздохнула, зашелестела разговорами. Сотни две по одиночке и малыми стайками выбрались на верхнюю дорогу. Айд смачно плюнул им вслед и поднял свою огромную лопату. «Пошли!» - махнул он коттам.
Больше не звучали песни над Каналом, по вечерам люди не плясали у огней, не хохотали над побасенками стариков. На работу кидались, как на заклятого врага. Ярость подавляла затаившийся в темных уголках души страх, усталость спасала от снов. С треском разваливались камни, вздыхая, осыпалась земля. В мастерских едва успевали затачивать бронзу, менять сломанные рукоятки кирок и лопат. Люди не желали отдыхать. Лишь изредка кто-нибудь втыкал в землю лопату и принимался, пришептывая, загибать пальцы на руках.
Смолкли песни, но смолкли и слухи. С десяток изувеченных трупов досталось бродившим вокруг волкам. Остальные шакалы удрали или притихли. Умгал не смел вслух высказывать сомнения.
Ферус недоверчиво глядел на числа, привозимые мерщиками. Старик совсем иссох. Ночи не давали ему сна, тело почти не брало пищи, страх и надежда жгли попеременно. Промеат тоже отощал, как весенний олень, но весь лучился весельем. Айд возмущался, почему Приносящий никогда не ночует на его краю? Потом Кривоносый шепнул ему что-то, от чего губы гиганта растянулись в широчайшей улыбке.
- Пусть хранят их самые добрые боги! – сказал он необычно тихим голосом. – И не разлучают! – добавил он, вспомнив Даметру.
К концу восьмого дня все было кончено. Последние сотни толстых локтей земли громоздились на берегах, лежали рыхлыми кучками на дне, ожидая, когда их смоет вода. В Восточной бухте Сцлунг выбрался из русла и принялся выбивать пыль из драного белого плаща – одежды титанов. На другом краю Канала Айд поднял огромную лопату и переломил о колено. Сжигаемый тревогой Ферус смотрел на медленно оседающие клубы пыли. Почему перестали рыть? Ведь еще не стемнело.
Всадники с обоих краев поскакали к Башне. Ферус различил едущих с востока Промеата, Сцлунга, Мать гиев. На западе Ор на Буром обогнал тяжелого Айда. За ними, кажется, Кривоносый?
«Дикие взбунтовались! – мелькнуло в голове Феруса. – Вожди спасаются!»
Но за всадниками никто не гнался. Почти одновременно подъехав к Башне, они что-то кричали ему и сбежавшимся людям Инада.
- Ко-ончили! – донеслось до старика.
- Почему так рано? – крикнул он, свешиваясь из окна.
- Совсем кончили, Учитель! – истошно завопил Ор и, слетев с коня, стал выплясывать танец, дикий даже для дикаря.
Готовясь к великому зрелищу, воины толпились по берегам у облитых нефтью стен. На верхней площадке Башни Ферус ждал сигналов от Сцлунга и Умгала – из Восточных и Западных бухт. Рядом Ор молил духов огня прожечь стены одновременно. Гезд застыла у перил с рукой на плече Промеата. Айд похохатывал в предвкушении зрелища. Инад привел своих помощниц, Зира на руках у матери капризно требовала, чтобы скорее пустили воду в папину канаву. Всем хотелось того же.
