К концу 1950-х уровень жизни в СССР превзошел довоенный и продолжал расти. В столицах поднимал голову советский мидл-класс со всеми своими запросами и амбициями. Эти люди неплохо зарабатывали, а жить хотели еще лучше. Дача, отдельная квартира, модная одежда, иностранная бытовая техника, со временем – может быть даже, собственный автомобиль. Прежде это казалось фантастикой, а теперь – пожалуйста. В феврале 1961-го в Ленинград завезли первую пробную партию украинских автомобилей «Запорожец». Газеты писали, что эта небольшая, но по-своему изящная машина украсит жизнь множества советских семей.

Эпоха войн и общественных катаклизмов закончилась. Теперь можно было подумать и о себе. В магазинах стали появляться импортные товары. Например, итальянские нейлоновые рубашки. Или финские водонепроницаемые куртки. Ходить в синтетике летом было жарко, а дезодорантов тогда, разумеется, не существовало. Но все модные мужчины ходили именно в синтетике, и именно в жару. Девушки летом непременно носили белые перчатки, а зимой кутались в меховые лисьи воротники с лапами и мордой. Шапочки носили самодельные, вязаные. Назывались они «менингитки». Кроме того, именно в те годы с опасных бритв советские мужчины перешли на безопасные или электрические. Их выпуск отечественная промышленность тоже наладила именно тогда.

Менялись какие-то мелочи, а с ними уходила эпоха. В 1960-м упразднили профессию лифтеров. Сразу после этого появилась традиция пи?сать в лифтах прямо на пол. На следующий год отменили профессию кондуктора. После этого во всем городском транспорте был введен единый тариф на проезд: автобус пять копеек, троллейбус – четыре, трамвай – три копейки. Раньше стоимость зависела от продолжительности поездки.

В 1957 году на Петроградской стороне стали строить здание телецентра. Его 300-метровая башня проектировалась так, чтобы превзойти по красоте Эйфелеву башню в Париже. Но почему-то достопримечательностью башня не стала. Ленинградский завод имени Козицкого осваивал производство новых моделей телевизоров. Некоторые были даже с дистанционным управлением: сбоку торчал пятиметровый провод со здоровенной калабахой на конце. Правда, работала техника не всегда. Вечерами напряжение в электросети обычно падало и телевизорам не хватало мощности.

Жизнь стала сытнее. Жизнь стала посвободнее. Новое поколение посматривало на старые идеалы с ухмылочкой. Как попка повторять заклинания насчет верности делу Ленина, этим людям казалось уже немного скучным. В Ленинграде 1950-х первыми в стране появились стиляги, валютные спекулянты, джазовые музыканты, футбольные фанаты, религиозные сектанты и много других штук, о которых прежде никто и слыхом не слыхивал.

14 мая 1957 года в городе состоялся матч между ленинградским «Зенитом» и московским «Торпедо». Заканчивался он со счетом 5:1 в пользу москвичей. На последних минутах на поле вышел пьяный болельщик, который велел «зенитовскому» вратарю убираться с поля: он сам постоит в воротах и у него это получится лучше. Болельщика тут же скрутили, но вслед за ним на поле ломанула 30-тысячная толпа. Милиция в ужасе разбежалась. Фанаты рыскали по служебным помещениям стадиона и обещали игрокам любимой команды устроить козью морду. Спортсменов выводили наружу через подземные этажи. Директор стадиона звонил в Большой дом и, надрываясь, орал: «Скорее! Тут новая Февральская революция!»

Никаких подразделений по борьбе с гражданскими беспорядками в СССР, как известно, не существовало. За неимением самих гражданских беспорядков. Полицейская дубинка в Советском Союзе считалась признаком тоталитарных западных обществ, которому у нас совсем не место. Поэтому на стадион были срочно переброшены курсанты военных училищ и единственный имевшийся оперполк милиции. Толпа разогнала и тех и других в течение нескольких минут и долго пинала оброненные фуражки. Беспорядки охватили всю Петроградскую сторону и продолжались до поздней ночи.

Итог: 107 раненых милиционеров. 16 фанатов осуждены за хулиганство на сроки от года до восьми. Игроки «Зенита» сделали выводы и приналегли на тренировки. После этого о больших околофутбольных битвах в Ленинграде не было слышно почти четверть века. Зато буквально на следующий год побоищем чуть не закончились поэтические чтения в Доме актера прямо на Невском проспекте.

1950-е вообще были годами невиданной активности студентов. И главное, в чем проявляли себя студенты, – студенты писали стихи.

Вернее, не так. Стихи в то время писали не только студенты. Стихи писали все: молодежь, рабочие на фабриках, бюрократы в высоких кабинетах, школьники, научные сотрудники – далее везде. Литературные объединения существовали при всех Домах культуры, при всех крупных заводах, при Дворце пионеров, при нескольких газетах, а самое лучшее – при Горном институте. Главным же событием начала 1950-х стал «Турнир поэтов», прошедший в Технологическом институте. Именно после того турнира стало ясно: то что было, прошло. Отныне все в стране и городе станет по-другому.

В «Турнире» участвовали все те, кто потом станет определять лицо ленинградской культуры. Все кудлатые гении, которым предстояло спиться и мучительно загнуться, все поэтессы, которые со временем станут подругами спивающихся гениев, а также трое самых главных ленинградских поэтов той эпохи: Рейн, Бобышев и Найман.

3

Если вы доедете до станции метро «Технологический институт», подниметесь по эскалатору и выйдете на пересечении Загородного и Московского проспектов, то взглядом сразу же упретесь в небольшой памятник Плеханову. В начале прошлого века студенты и профессора Техноложки отличились особой революционностью. В память о тех временах тут и был установлен бронзовый социал-демократ. Вытянутой рукой он указывает молодежи путь в светлое будущее. Правда, студенты 1950-х считали, что у будущего есть вполне конкретный адрес. Плехановская длань указывала ровнехонько на пивной бар, в котором студенты и проводили большую часть свободного времени.

Все трое поэтов числились студентами именно Технологического института. Правда, до учебы руки у них доходили редко, да и о карьере технологов никто из них не помышлял. Ближе к полудню они встречались в холле института, под громадными еще дореволюционными часами (часы в холле сохранились и до сих пор, можете зайти посмотреть), и дальше шли совсем не на лекции, а по адресу, указанному бронзовым Плехановым. Сидеть в прокуренном помещении, отхлебывать что-то из бокала, тусоваться… тусоваться… тусоваться… читать друг другу только что написанные стихи.

Дмитрий Бобышев родился в семье довольно высокопоставленного (по ленинградским меркам) номенклатурного работника. Семья занимала отдельную квартиру с балконом и имела домработницу. Располагалась квартира в знаменитом ивановском «Доме с башней». Евгений Рейн рос с одной только мамой. Его отец погиб на войне. Появился отчим – и вскоре умер. Потом появился еще один отчим – и тоже вскоре умер. А Анатолий Найман был из всей троицы самым младшим. Его мама, будучи совсем молоденькой, еще успела поучиться в Париже, но вспоминала об этом редко. Теперь она с сыном просто жила в коммуналке на правом берегу Невы и много работала.

Детство у ребят было не сказать чтобы легким. После войны обезлюдевший, пустой и страшный Ленинград начали заселять жителями сожженных фашистами деревень. В основном из Новгородской и Тверской областей. Людей просто переписывали по головам, железнодорожными составами доставляли на Московский вокзал и выдавали ордер: такая-то деревня заселяет такие-то дома по такой-то улице. А дальше обустраивайтесь как знаете.

Осенью 1945-го детям было предписано начать обучение в школах. Дюжие деревенские хлопцы натянули форму и отправились грызть гранит познания. Поэт Дмитрий Бобышев позже вспоминал:

Я ненавидел тупые физиономии одноклассников в суконных рубахах, с сумками из-под противогазов для ношения учебников и в больших подшитых валенках. Основным развлечением у них было замахнуться, и тот, кто в ответ отшатывался, получал за испуг сайку по голове, с присказкой:

– Сегодня праздник обороны, выделяем макароны!

Заправилами в классе были те, кто за время блокады и эвакуации пропустил два-три года и набрался совсем не ученического опыта. Сидевший впереди меня Чесноков сообщал соседу по парте о свидании с девицей накануне:

– Пошкворились, – говорил он умиротворенно.