Тень нереализованной «альтернативы», союза СССР и Третьего Рейха против «англосаксонских плутократий», сегодня будоражит воображение постсоветских консерваторов, совершенно не пересекаясь в их сознании с приверженностью дедовским могилам и ненавистью к «уренгойским мальчикам» и «абажурам». Казенный патриотизм не может перевесить того факта, что нацизм, по сути, является лишь заостренной версией консерватизма, ставшего в современной РФ идеологическим мейнстримом. И не против «плутократии», «олигархии» и капитализма мечтают подняться в крестовый поход эти господа, когда клеймят проклятый либерализм с его «потреблятством», но против, условно, всего спектра ценностей 1789 года, против прав человека и гражданина, против прав народов на восстание и самоопределение — современная буржуазия, пройдя последовательно несколько стадий трансформации, не может сохранять и далее свое господство, не отрицая свою собственную историю. В ситуации, когда коммунистическое и рабочее движение потерпело небывалое, всемирного масштаба поражение, для некоторых консерваторов стала приемлемой, терпимой частичная реабилитация «советского проекта» и даже Октябрьской революции — уже ради удара по предыдущему уровню ненавистного «модерна». Но это лишь до поры до времени: как только рабочий класс оправится, организуется, наберет силу и вернет свое наследство — этим заигрываниям с красненьким придет конец. Не сегодня, не завтра, даже не через десять лет — но рано или поздно это произойдет. Величественные и статичные антиутопии так и останутся на страницах фантастических романов по причине своей принципиальной нереализуемости. Можно раздавить или обмануть миллионы людей, но никакой грубой силой, никакими тонкими манипуляциями нельзя отменить универсальных законов развития общества.
И «альтернативный СССР» Рыбакова, населенный персонажами патриотических сказок и страшилок, имеет с точки зрения этих законов куда меньшее отношение к реальности, чем большинство эскапистских фэнтезийных романов.
Григорий Ревмарк
Человечество проиграет
Что хуже для книги, чем скандальная слава автора («нарушитель общественного спокойствия…», и т. д.)? Только скандальные обстоятельства выхода.
«Покорность» Мишеля Уэльбека увидела свет 7 января 2015 года. В тот же день в редакции газеты Charlie Hebdo, чей январский выпуск был посвящен «Покорности», произошел теракт с 12 погибшими, в числе которых был Бернар Мари, чья цитата была помещена на обложку российского издания романа.
Все, хватит, достаточно совпадений!
Вынести мысль, что это — чистой воды случайность, ни зарубежным, ни отечественным читателям оказалось не по силам. И застрочили борзые перья, застрекотали клавиатуры… В результате львиная доля рецензий на книгу — это пение осанн автору-провидцу и книге-пророчеству. «У вашего дома построят минарет, ваших детей оденут в паранджу, на площадях ваших городов будут жечь и побивать камнями людей. Ждите. Готовьтесь».
Нашлись, однако, и сохранившие здравомыслие — как среди критиков, так и в числе рядовых читателей. Они возражали: «Вчитайтесь, господа, в роман, вчитайтесь. Там описаний политики — с гулькин нос, да и та передана в виде пересудов за бокалом вина или просмотра телерепортажей. А центр повествования — один человек, его мысли, его быт и его проблемы полового свойства (тема для Уэльбека важная, кочующая из романа в роман)».
Правы — и те, и другие. Мир романа мы видим глазами героя, и видим лишь то, что эти глаза успевают выхватить из окружающего его информационного шума. Отступлений, где автор лично повествует читателю о судьбах мира, или еще одного героя, способного взглянуть на ситуацию под другим углом, в книге нет. Взгляд оттого получается узким и поверхностным — как взгляд любого очевидца с уготованной ему в исторической драме роли статиста в миллионной массовке. Впрочем, и того, что он увидел, нам хватит с лихвой.
Кто же наш главный, и единственный герой? Вот показательный диалог:
— Красиво, — заключила она в конце концов, — даже очень. У тебя со вкусом всегда был полный порядок. Ну, для такого мачо, как ты, — оговорилась она и снова села, ко мне лицом. — Ничего, что я называю тебя мачо?
— Не знаю, может, ты и права, наверное, во мне есть что-то от среднестатистического мачо, ведь я никогда не считал, что так уж правильно было предоставить женщинам право голосовать, получать образование наравне с мужчинами, свободно выбирать профессию, и т. д. Ну мы, конечно, уже привыкли, но такая ли уж это, в сущности, хорошая мысль?
С одной стороны — мужественность, столь ненавистный ныне многим сексизм, «а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии». С другой — эмансипация женщин уже век как состоялась, и культурному человеку не подобает выражать неудовольствие этим, иначе как в неформальной, «кухонной» беседе.
— Ты за возврат к патриархату, да?
— Я вообще ни за что, ты прекрасно знаешь, но патриархат хорош уже тем, что существовал, я хочу сказать, что в качестве социального уклада он был устойчив, и семьи с детьми, в общем и целом, воспроизводили себе подобных по одной и той же схеме, короче, дело шло своим чередом. А сейчас детей не хватает, так что это дохлый номер.
— Да, теоретически рассуждая, ты мачо. Но у тебя изысканные литературные вкусы: Малларме, Гюисманс, что, конечно, ставит тебя выше обычного кондового мачо. Добавим к этому неестественное, почти женское чутье в выборе портьерных тканей.
Добавим, что речь тут идет не просто о вкусах — творчеству Гюисманса Франсуа (вот мы и добрались до имени) посвятил диссертацию, положившую начало его преподавательской карьере, в его книгах он ищет ответа, чем успокоить сердце, измученное духовными исканиями (вызванными «проблемами с сантехникой»), окончательным расставанием героя с темой Гюисманса книга заканчивается.
Выбор, конечно, не случайный. «Подобное тянется к подобному». Жорис-Карл Гюисманс всю жизнь тянул лямку в министерстве внутренних дел на второстепенной должности (так и Франсуа преподает в почти пустой аудитории долгие годы), творчество начал с декадентства (так и наш герой, после долгих лет промискуитета, размышляет о категорическом императиве за набором номера эскорт-агентства), а кончил принятием католичества (так и… но не будем забегать вперед).
Резюмируя: Франсуа есть человек среднеарифметический. Белый, гетеросексуальный, средних лет, небеден, хорош собой. «Характер нордический, стойкий, в связях, порочащих его, не замечен». Обыватель, пресыщенный жизнью, с претензией на интеллект.
Перейдем к политике. С первого взгляда — сущее безумие. Социалистическая партия входит в коалицию с Мусульманским братством[1], впоследствии к ним примыкают умеренные правые, оставляя своим непримиримым противником, с которыми идут «ноздря в ноздрю», Национальный фронт, возглавляемый… Марин Ле Пен (в романе есть лишь один вымышленный политик — лидер Мусульманского братства, Моххамед Бен Аббес).
Безумие ли? Вот судьба сводит Франсуа со «службистом», и тот в неформальной обстановке откровенничает.
К примеру: грядущий альянс между Соц. Партией и Мусульманским братством только намечается, журналисты только-только начинают осторожно прогнозировать — а «рыцарь плаща и кинжала» уже обо всем в курсе и, как ни в чем не бывало, повествует:
«Переговоры между социалистами и Мусульманским братством проходят гораздо более напряженно, чем мы думали. При этом мусульмане готовы отдать левым добрую половину министерств — в том числе ключевых, например, министерство финансов и МВД. <…> Настоящая загвоздка и камень преткновения — это министерство образования. Эта сфера традиционно является приоритетной для социалистов, ведь одни лишь преподаватели всегда хранили им верность и поддерживали их даже на краю пропасти; только вот теперь у их противников ставки еще выше, чем у них самих, и на уступки они не пойдут ни при каких обстоятельствах. Мусульманское братство — партия особая, это вам известно: они достаточно равнодушны к привычным для нас политическим целям и задачам. А главное, они не отводят центральное место экономике. Первостепенное значение для них имеют демография и образование. Победа останется за группой населения с более высоким уровнем рождаемости, которой удастся обеспечить преемственность своих ценностей, вот и вся наука, считают они, а экономика и даже геополитика — это дешевые понты: кто получит контроль над детьми, получит контроль над будущим, и точка».
