Он же в печали сказал: "Но все-таки вы пропоете

Вашим горам про меня! Вы, дети Аркадии, в пенье

Всех превзошли. Как сладко мои упокоятся кости,

Ежели ваша свирель про любовь мою некогда скажет!

35 Если б меж вами я жил селянином, с какой бы охотой

Ваши отары я пас, срезал бы созревшие гроздья.

Страстью б, наверно, пылал к Филлиде я, или к Аминту,

Или к другому кому, – не беда, что Аминт – загорелый.

Ведь и фиалки темны, темны и цветы гиацинта.

40 Он бы со мной среди ветел лежал под лозой виноградной,

Мне плетеницы плела б Филлида, Аминт распевал бы.

Здесь, как лед, родники, Ликорида, мягки луговины,

Рощи – зелены. Здесь мы до старости жили бы рядом.

Но безрассудная страсть тебя заставляет средь копий

45 Жить на глазах у врагов, при стане жестокого Марса.

Ты от отчизны вдали – об этом не мог я и думать! –

Ах, жестокая! Альп снега и морозы на Рейне

Видишь одна, без меня, – лишь бы стужа тебя пощадила!

Лишь бы об острый ты лед ступней не порезала нежных!

50 Я же достану свирель, стихом пропою я халкидским[97]

Песни, которые мне сицилийский передал пастырь.

Лучше страдать мне в лесах, меж берлогами диких животных,

И, надрезая стволы, доверять им любовную нежность.

Будут стволы возрастать, – возрастай же с ними, о нежность!

55 С нимфами я между тем по Меналу странствовать буду,

Злобных травить кабанов, – о, мне никакая бы стужа

Не помешала леса оцеплять парфенийские[98] псами.

Вижу себя, – как иду по глухим крутоярам и рощам

Шумным. Нравится мне пускать с парфянского лука

60 Стрелы Цидонии[99], – но исцелить ли им яростный пыл мой?

Разве страданья людей жестокого трогают бога?

Нет, разонравились мне и гамадриады[100], и песни

Здешние. Даже и вы, о леса, от меня отойдите!

Божеской воли своим изменить мы не в силах стараньем!

65 Если бы даже в мороз утоляли мы жажду из Гебра[101]

Или же мокрой зимой подошли к берегам Ситонийским[102],

Иль, когда сохнет кора, умирая, на вязе высоком,

Мы эфиопских овец пасли под созвездием Рака.

Все побеждает Амур, итак – покоримся Амуру!"

70 О Пиериды, пропел ваш поэт достаточно песен,

Сидя в тени и плетя из проскурников гибких кошелку.

Сделайте так, чтоб они показались ценными Галлу,

Галлу, к кому, что ни час, любовь моя так возрастает,

Как с наступленьем весны ольховые тянутся ветки.

75 Встанем: для тех, кто поет, неполезен сумрак вечерний,

Где можжевельник – вдвойне; плодам он не менее вреден.

Козоньки, к дому теперь, встал Геспер, – козоньки, к дому!

Георгики

Книга первая

Как урожай счастливый собрать, под какою звездою

Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы

Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем

Скот разводить и каков с бережливыми пчелами опыт,

5 Стану я здесь воспевать. Ярчайшие светочи мира,

Вы, что по кругу небес ведете бегущие годы,

Либер с Церерой[103] благой! Через ваши деяния почва

Колосом тучным смогла сменить Хаонии[104] желудь

И обретенным вином замешать Ахелоевы чаши![105]

10 Также и вы, для селян божества благодатные, фавны[106]!

С фавнами вместе сюда приходите, о девы дриады!

Ваши дары я пою. И ты, кто ударом трезубца

Из первозданной земли коня трепетавшего вывел,

Грозный Нептун![107] И ты, покровитель урочищ,[108] где щиплют

15 Триста коров белоснежных траву среди зарослей Кеи[109]!

Рощи покинув свои, Ликея тенистые склоны,

Пан, блюститель овец, приди, коли помнишь свой Мёнал,

Вудь благосклонен ко мне, о тегеец! Минерва, маслину[110]

Нам подарившая! Ты, о юноша, нам показавший

20 Плуг,[111] и Сильван, кипарис молодой несущий с корнями!

Боги, богини! Вы все, которых о поле забота!

Вы, что питаете плод, чье было не сеяно семя,

Вы, что обильно с небес дождем поливаете всходы!

25 Ты, наконец, – как знать, какие собранья бессмертных

Вскоре воспримут тебя, – города ли увидеть, о Цезарь[112],

Иль все пределы земли пожелаешь, иль целой вселенной

Ты, как земных податель плодов и властитель погоды,

Будешь смертными чтим, материнским увенчанный миртом[113]?

Станешь ли богом морей беспредельных, и чтить мореходы

30 Будут тебя одного, покоришь ли ты крайнюю Фулу[114],

Куплен ли Тефией[115] будешь в зятья за все ее воды,

Новой примкнешь ли звездой к медлительным месяцам лета

Меж Эригоной и к ней простертыми сзади Клешнями?

Их Скорпион пламенеющий сам добровольно отводит,[116]

35 Освобождая тебе в небесах пространства избыток.

Кем ты ни будь (назвать царем тебя Тартар[117] не смеет,

Ты не сгораешь и сам столь сильною жаждою власти,

Хоть Элизийским полям[118] дивятся исстари греки,

И не спешит выходить Прозерпина на зов материнский),[119]

40 Легкий даруй нам ход, начинаньям способствуй отважным

И, пожалев поселян, еще не знакомых с дорогой,

Нас предводи, наперед призывания наши приемля.

Ранней весною, когда от седых вершин ледяная

Льется вода и земля под Зефиром[120] становится рыхлой,

45 Пусть начинает стенать, со вдавленным двигаясь плугом,

Вол, и сошник заблестит, добела бороздою оттертый.

Нива ответит потом пожеланьям селян ненасытных,

Ежели два раза жар испытает и два раза холод.[121]

Жатвы такой ожидай, что будут ломиться амбары!

50 Но перед тем, как взрезать начнем незнакомое поле,

Надобно ветры узнать и различные смены погоды,

Также отеческих мест постигнуть обычай и способ;

Что тут земля принесет и в чем земледельцу откажет:

Здесь счастливее хлеб, а здесь виноград уродится.

55 Здесь плодам хорошо, а там зеленеет, не сеян,