— Вы сами сказали, у нас мало времени. Давайте не будем терять его в пустых спорах. Нам еще надо успеть в Клиф. Кстати… Это, кажется, принадлежит вам.

Легко наклонившись, Уилл подобрал с пола какой-то тяжелый предмет, который держал так же неумело, как и нож, и в котором Лэйд узнал свой револьвер. Оружие показалось ему еще более увесистым, чем прежде, а может, это сил у него сделалось меньше. Не без труда приняв револьвер, Лэйд положил его в карман пиджака. Никчемная вещь, но оставлять что бы то ни было в «Ржавой Шпоре» он не собирался. Видит небо, он и так оставил здесь гораздо больше, чем намеревался…

Его опасения были напрасны, а может, Он украдкой помогал им, распрямляя на их пути улицы, стирая опасные подворотни и превращая сложные лабиринт Скрэпси в дорогу из желтого кирпича, кратчайшим маршрутом ведущую в порт. Как бы то ни было, когда они миновали поворот, ведущий в Клиф, часы Лэйда демонстрировали половину девятого — запас времени, пусть и невеликий, еще оставался.

Полтора часа, подумал Лэйд. Полтора часа до конца света, а я непринужденно иду под руку с человеком, который, возможно, уничтожит Новый Бангор, погрузив его в первозданный хаос. Жаль, я слишком вымотан, чтоб ощутить всю пикантность момента…

Кажется, на уме у Уилла тоже крутились невеселые мысли — он был молчалив и скован, не донимал спутника вопросами и вообще выглядел погруженным в себя человеком. Лэйду не хотелось тормошить его, сейчас он и сам бы охотно предался размышлениям, но запас времени был слишком невелик, чтобы он мог позволить себе подобную роскошь.

Клиф…

В Миддлдэке Клиф не жаловали, он считался вотчиной беспутных моряков, угрюмых докеров и нищих бродяг, царством дешевых забегаловок и пользующихся дурной славой притонов, но Лэйд отчего-то благоволил этому краю. Клиф умел производить неприятное впечатление. Он мог быть угрюмым, брюзгливым, уставшим, безразличным, наглым, злым, сухим, желчным, но за всеми этими лицами, морщинистыми и похожими на старый скрипучий кожаный сапог, он привык различать то, что открывалось не каждому — его насмешливый, жизнелюбивый и привольный нрав. В Клифе жизнь не пригубляли поджатыми губами, как херес на баронском приеме, а пили полной чашей, и неважно, что вкус у нее зачастую был хуже, чем у прокисшего пива.

Если случалась свадьба, то гуляли всей улицей, шумно, гулко, остервенело, вышвыривая сквозь окна сломанную мебель и до хрипоты горланя непристойные песни. Если дрались, то насмерть, остервенело, как в абордажном бою, легко пуская в ход ножи и докерские крючья, способные нанизать человека на острие, точно невесомого мотылька. Здесь каждый день шел бой, но не с Ним, а со всем миром, бой бесконечный, грохочущий и ведущийся по странным правилам, непонятным ни сытому самодовольному Миддлдэку, ни болезненно-аристократическому Олд-Доновану.

Может, за это он и нравится мне, рассеянно подумал Лэйд. За это неуничтожимое и неуемное желание жить всему вопреки. Вопреки общественному мнению, правилам приличия и собственному доходу. Вопреки грехам и добродетелям. Вопреки самому Левиафану, черт побери.

Лэйд кашлянул в кулак, чтоб привлечь внимание Уилла, слепо бредущего и глядящего лишь себе под ноги.

— Покровителем Клифа принято считать Танивхе, Отца Холодных Глубин, но, если начистоту, здесь он не пользуется особой поддержкой. Народ в Клифе грубый и бесхитростный, кроссарианство со всеми его сложными ритуалами и филигранно выверенными обрядами не пустило тут серьезных корней. Если кто и уповает на волю Танивхе, то только любители рыбного зелья и полли. Остальные… Самое большее, что может тут встретиться — рыболовный крючок в ухе какого-нибудь докера, и то, это будет скорее защитой от сглаза, чем символом принадлежности к его пастве.

— Должно быть, это сильно его огорчает, — заметил Уилл безразличным тоном.

— Нет, смею думать, не сильно. Танивхе не очень-то интересуется жизнью двуногих теплокровных, живущих наверху, ему хватает забот с морским народом. Иногда он отправляет своих шаловливых отпрысков на твердую землю, чтобы подкормиться, не более того. Редкие адепты Танивхе полагают, что он выглядит как гигантский кальмар, спящий на морском дне. Сны его так причудливы и сложны, что он предпочитает просыпаться лишь по особо важным случаям, и горе тому, кто пробудил его без нужды. Еще говорят, что у этого кальмара сорок девять человеческих глаз, все синие как морская волна, а щупальца покрыты наростами из человеческих ногтей. Такой джентльмен, пожалуй, сорвал бы немало внимания, заявившись вечером на танцы в Шипси, а?

— Да, — рассеянно отозвался Уилл, не делая даже попытки изобразить интерес, — Наверно.

— Многие представляют Отца Холодных Глубин как свирепое и кровожадное чудовище, которое никогда не прочь перекусить человеческим мясом, но, положа руку на сердце, я в этом не уверен. Танивхе по-настоящему опасен лишь тогда, когда кто-то без спросу вторгается в его подводное царство, но и тогда он действует скорее как акула, охраняющая свои владения, не более того. Впрочем, иной раз он демонстрирует что-то сродни чувству юмора, так что, быть может, не так уж он и отличается от нас, беспечных земных обитателей… Пару лет назад портовые власти вознамерились провести кое-какие работы в глубоководной части акватории. Убрать остовы давно затопленных кораблей, расчистить дно, вырубить коралловые заросли, чтобы обеспечить в порт дорогу крупнотоннажным кораблям. Поскольку работать предстояло на приличной глубине, порт расщедрился на дорогое оборудование — водолазный колокол и жесткие скафандры системы «Зибе-Горман» образца тридцать седьмого года[221], устаревшие, но вполне эффективные на таких глубинах. Когда колокол отправился вниз, внутри него было шестеро человек, водолазы и инженеры. С поверхностью кроме кислородного шланга их соединяла хитроумная телеграфная линия, с помощью которой они могли доносить в случае необходимости свои запросы или тревожные сигналы.

— Не думаю, чтоб она им помогла, — пробормотал Уилл, сохранивший на лице безучастное выражение.

— Не помогла, — согласился Лэйд, — Тем днем она передала на поверхность всего три сигнала. Первый был тревожным, но, по крайней мере осмысленным, он гласил «Наблюдаем странное волнение на глубине в сто тридцать футов[222]. Рыбы ведут себя неестественно, словно чем-то возбуждены. Необычно высокая плотность воды». После этого телеграф на борту колокола замолчал на долгих полчаса, а когда вновь заговорил, у вахтенных возникло ощущение, будто за телеграфным ключом сидел безумец. Сигнал гласил: «Море раскололось сделайте что-нибудь оно приближается вода стала красной бога ради быстрее слишком поздно я видел его глаза я видел его глаза я видел его…»

Как ни отрешен был Уилл, размышляющий о чем-то своем, он рефлекторно поежился.

— Бр-р-рр. А третье?

— Его приняли когда водолазный колокол полным ходом поднимали наверх. Оно было кратким и в этой краткости еще более пугающим: «Было бы ошибкой полагать». Когда колокол наконец подняли, на берегу воцарилась паника — он был растерзан так, словно его терзала стая обезумевших от голода акул. Вспорот, как консервная банка. И внутри, разумеется, ни одной живой души, лишь молчащий телеграфный аппарат со сломанным ключом.

Уилл молчал несколько секунд, потом осторожно спросил:

— Но что в этом смешного?

— Простите?

— Вы сказали, что у Танивхе есть чувство юмора. В чем же оно заключалось?

— А в том, что следующие две или три недели рыбаки, промышляющие своим незаконным промыслом, в прибрежном море, рассказывали о странных картинах. Многие морские обитатели — рыбы, крабы, скаты, моллюски — вдруг разжились чудными украшениями, которые при ближайшем рассмотрении оказались нанизанными на водоросли частями человеческих тел. Один мой приятель, сам в прошлом рыбак, утверждал, что собственными глазами видел молодого катрана, кокетливо щеголяющего в ожерелье из человеческих носов, и дельфина, украсившего себя замысловатой брошью, изготовленной из человеческой челюсти. Да, вообразите себе, морские твари носили украшения из человеческих тел, как мы носим жемчуг или кораллы! Что это, если не проявление чувства юмора? Да, согласен, юмора своеобразного, специфической формы, однако это, как мне кажется, говорит о том, что Танивхе против общепринятого мнение, кое-что о нас, людях, все же понимает… О, взгляните, мы уже почти добрались до порта! Не отставайте от меня, я знаю некоторые здешние тропы, которые приведут нас к пристани в обход многих препон.