— Вы хотите сказать, что сила, создавшая Новый Бангор и управляющая тысячами его жителей, может быть слепой, неуправляемой и неразумной?
— Этого я не говорил, — Лэйд погрозил ему пальцем. Вроде бы и шутливо, но со значением глядя в глаза, — Я лишь сказал, что нам с этой силой никогда не понять друг друга, как муравью не столковаться с локомобилем.
— Но вы… Вы сами…
Лэйд издал сухой смешок, напоминающий треск оберточной бумаги.
— Вам рассказали, что Бангорский Тигр без устали сражается с Новым Бангором во всех его проявлениях, ведет с ним на протяжении многих лет свою собственную вендетту, за что и заслужил титул рыцаря в тигровой шкуре. И теперь вы пытаетесь понять, почему я столь упорен в затее и не абсурдно ли сражаться с тем, кто, быть может, вовсе не наделен разумом. Ведь верно?
Уилл неохотно кивнул. Кажется, он не относился к тем людям, которых радует чужая проницательность. Скорее, к тем, что любят держать свои мысли при себе, как осторожный горожанин держит бумажник, чтоб тот ненароком не попал в руки воришек.
— Вроде того, сэр.
— Когда-нибудь мы с вами поговорим об этом. После хорошего ужина с вином, после того, как зажжем сигары, стоя возле трапа «Мемфиды». Но не сейчас. До конца Айронглоу осталось каких-нибудь два квартала, а я так и не успел преподнести вам обещанную историю. Мне бы не хотелось нарушать условия договора, вольно или невольно.
— Так значит, мы не собираемся останавливаться в Айронглоу? — удивился Уилл.
— Нет. К чему? Чтобы подобно местным зевакам облизывать витрины? Поверьте, Айронглоу — отнюдь не самый захватывающий уголок Нового Бангора, а истории, которыми он может поделиться, вполне терпят, чтоб их рассказывали на ходу. На самом деле я хотел побыстрее доставить вас в Олд-Донован, уж там, по крайней мере, есть, что посмотреть! Кроме того, там мы увидимся с одним моим старым приятелем, который, надо думать, произведет на вас определенное впечатление.
Уилл, не сдержавшись, улыбнулся. Улыбкой не аколита, тщащегося познать божественную сущность, и не детектива, распутывающего клубок зловещих тайн. Обычной улыбкой двадцатилетнего юноши.
— Полноте, мистер Лайвстоун, я не буду в претензии, если вы пропустите часть повествования. Видит Бог, вы и так служите для меня кладезем самой невероятной и потрясающей информации. Лучше гида я и желать не мог!
— Ну уж нет! Лэйд Лайвстоун всегда тщательно выполняет условия своих контрактов! — провозгласил Лэйд нарочито торжественным тоном, сам себя на миг ощутив этаким тяжеловесным величавым Фортинбрасом[107], - Именно поэтому его прозвали Чаббом!
Как досадно, что я уже рассказал вам историю скряги Гобсона, она вполне бы сгодилась для этого случая, хоть и произошла в Редруфе… Ну что ж, тогда мне ничего не остается кроме как поведать вам о Кронпринце. Вот уж точно был примечательный человек.
— И тоже отпетый скряга?
— Нет, напротив. Отчаянный мот. Прямо-таки безудержный. Разумеется, никаким всамделишным кронпринцем он не был[108], а прозвали его так потому, что он приходился потомком одного старого английского промышленного клана, свившего себе в Полинезии уютное гнездо еще до основания Ост-Индийской компании. В отличие от своих венценосных предков, действовавших не столько скипетром и державой, сколько безменом и астролябией, и не гнушавшихся при случае взять в руки мушкет, Кронпринц не считал нужным преумножать богатства своих семьи, и неудивительно — если верить подсчетам, чтобы потратить накопленные предыдущими поколениями блага, ему потребовалось бы по меньшей мере десять жизней. О, это был первосортный в своем роде мот! Классическое европейское образование он совмещал с манерами какого-нибудь восточного халифа, а на счета смотрел так же равнодушно, как на использованные салфетки. Что ж, он мог себе это позволить. Неудивительно, что память Нового Бангора сохранила немалое количество его выходок. Говорят, его личная яхта в длину достигала девяноста футов — больше, чем у любого миноносца Королевского Флота того времени, а дворец был всего на два дюйма ниже, чем шпиль Канцелярии в Майринке — кажется, хоть какие-то остатки здравомыслия он все же сохранил…
— Не бойся, когда богатеет человек, когда слава его дома умножается, — наставительно заметил Уилл, — Ибо умирая, не возьмет он ничего, не пойдет за ним его слава.
Лэйд поспешно отвернулся, чтоб не оскорбить Уилла в лучших чувствах некстати рвущимся изнутри смешком. Подозревал тот или нет, выглядел он в этот момент даже не юношей, а двенадцатилетним служкой, провозглашающим кисло-сладкие, как вино для причастия, церковные истины.
— О его выходках слагали легенды. И пусть те обыкновенно были фантастичны и стократно приукрашены, они в должной степени передавали отношение Кронпринца к жизни. Говорят, как-то раз, когда его конь, превосходный фрисландский рысак умопомрачительной стоимости, пришел вторым номером, не оправдав возложенных на него надежд, этот бездушный расточитель, не моргнув глазом, приказал забить его и приготовить колбасу. Так родился сорт «Буцефал экстра», который завоевал золотую медаль на конкуре колбас в Париже, и если что-то и мешало его торжественному шествию по миру, так это цена в триста фунтов стерлингов за унцию — других подобных лошадей во всем мире попросту не существовало. Кронпринц был доволен — он получил свою медаль, пусть и не так, как изначально предполагал.
— Расточительство часто идет рука об руку с жестокостью.
— О, Кронпринц не был жесток. Он просто не знал цены деньгам. С другой стороны, жестокий или нет, он иной раз одним только своим существованием причинял Новому Бангору немалый вред. А уж какой удар по Шипси он в свое время нанес! Старики Нового Бангора утверждают, что большего ущерба Шипспоттингу не смогла бы причинить даже эскадра германских канонерок! Вообразите только, маясь разбитым сердцем и испытывая томление плоти, Кронпринц как-то раз отправился покутить в Шипси в компании своих приятелей и компаньонов. Он излишествовал там неделю напролет, а когда все-таки выбрался, Шипси оказался практически парализован. Из него едва ли не подчистую исчезли все проститутки!
— О Господи! Надеюсь, он не…
— Все они в одночасье разбогатели и сделались владелицами шляпных магазинов, рестораций, швейных мастерских, пансионатов и галерей. Ничего себе удар по городу, а? Неудивительно, что расторопный швейцар, вовремя открывший перед Кронпринцем дверь, на следующий день становился владельцем фабрики, а мальчишка-газетчик — капитаном собственного корабля! В жизни не видел человека, способного так сорить деньгами. Верите ли, у меня сердце кровью обливалось всякий раз, когда городские слухи приносили на порог моей лавки очередную историю в этом духе.
— Повременю ему завидовать, — пробормотал Уилл, — Мне кажется, я начинаю привыкать к вашей манере рассказа…
— Судя по всему, Кронпринц и сам понимал, что такое отношение к деньгам не доведет его до добра. Да, в отличие от своих предков он не рисковал быть вздернутым на рее или оскальпированным, но в то же время сознавал, что пропасть между ним и всеми прочими так широка, что ее не завалить даже стадом верблюдов[109]. Именно тогда ему и попался тот человек. Сейчас уже трудно установить, кем он был. Кто-то говорит — оккультный практик с Востока, кто-то — индийский брахман, хранитель тайных знаний Лунной династии[110]. Есть и те, кто утверждает, никакой то был не практик и не индус, а жрец Монзессера, Тучного Барона. Как бы то ни было, этот загадочный тип сделал Кронпринцу весьма странное предложение, которое в то же время показалось тому забавным. Этот ушлый малый сразу взял быка за рога. «Ты богат и известен, — якобы сказал он всесильному Кронпринцу, который выслушивал его с той же кислой миной, с какой выслушивал прочих людей, будь они хоть чистильщиками обуви, хоть махараджами, — Но богатство давно не приносит тебе удовольствия, поскольку ты забыл его цену. Дай мне возможность явить тебе бесценный опыт, мой господин, открыть глаза на глубинные таинства человеческой души и дать почувствовать то многое, что сокрыто от тебя сверканием золота». «Звучит нелепо, но хоть в оригинальности тебе не откажешь. Что мне надо сделать? Раздать все деньги нищим? Может, удалиться в скит и усмирять плоть? Носить рубище до конца своих дней и бичевать себя хлыстом?» «Нет, господин, — смиренно ответил посетитель, — В этом нет нужды. Я отправлю тебя в путешествие длиной в год, путешествие, из которого ты вернешься помудревшим и познавшим жизнь». Должно быть, Кронпринц в тот вечер пребывал в приподнятом настроении, поскольку на удивление легко принял это предложение. Должно быть, он представлял себе что-то вроде тайной вылазки Гаруна аль-Рашида — какую-нибудь забавную выходку, о которой со смехом можно будет потом вспомнить за трубочкой. Кроме того, это не сулило никаких опасностей и, помедлив, Кронпринц дал свое высочайшее согласие на эту авантюру, которая, по крайней мере, сможет его позабавить. Наверно, он даже не предполагал, какие последствия это возымеет, а путешествие и вовсе полагал какой-нибудь эзотерической метафорой вроде путешествия по внутренним чертогам сознания. Как не предполагал и того, что на следующий день он проснется не в том человеческом теле, которое много лет служило вместилищем его бессмертной души и все еще находилось в отличном физическом состоянии, а в виде медного фартинга тысяча восемьсот пятьдесят третьего года чеканки, лежащего на туалетном столе возле кровати.
