Лэйд утвердительно кивнул.

— Вы становитесь проницательны. Это был автоматон. В домашнем халате мистера Лайдлоу, в тапочках мистера Лайдору, с трубкой мистера Лайдлоу во рту. А еще на нем была кожа мистера Лайдлоу, волосы мистера Лайдлоу, его же ногти, веки, уши…

Кажется, Уилл собирался рефлекторно отшатнуться, но Лэйд лишил его возможности для маневра, решительно взяв под локоть.

— Он… Я… Простите.

— Седьмой круг ада — обиталище поддельщиков, вы помните? Этот автоматон был величайшим поддельщиком в Коппертауне. Только подделывал он не чеки и не золотые монеты. Он подделывал свою природу. Почти три месяца ему удалось убеждать весь окружающий мир в том, что он человек. К слову, выглядел он на тот момент не очень-то пристойно. При всех своих талантах и способностях из него вышел неважный таксидермист — кожа мистера Лайдлоу, в которую он был облачен, издавала скверный запах и столь же неважно выглядела.

— Значит, это он писал письма и отчеты?

— Ну конечно. Тянул время, пытаясь найти способ бежать с острова. Несчастный механизм, он еще не знал, что с этого острова не сбежал бы сам Наполеон Бонапарт! Следующие несколько месяцев инженеры «Ферранти» кропотливо исследовали его механический мозг, пытаясь разобраться в его устройстве, и сделали любопытные выводы… Видите ли, Уилл, эта история, о мистере Лайдлоу и его механическом протеже, не просто притча о создании, погубившем своего творца — таких хватало во все времена. Уверяю, автоматонам Нового Бангора не впервые причинять увечья и травмы своим хозяевам. Три дня назад «Луженая Глотка» писала о случае в Айронглоу, когда автоматон-парикмахер отсек своему клиенту опасной бритвой нос и уши — те выбивались из прически своими геометрически-несовершенными формами. В феврале пустили на слом автоматона-повара, который проломил голову своей хозяйке и использовал ее тело в качестве начинки для корнуэльских пирожков…

— Значит, и «Исидора» отправили на свалку?

— Не спешите с выводами, Уилл, — Лэйд наставительно поднял палец, — Прежде чем покарать механического убийцу, руководству «Ферранти» следовало определить его мотивы и тут оно, неожиданно для себя оказалось в весьма затруднительном положении.

— Почему? — удивленно спросил Уилл.

— Если бы выяснилось, что «Исидор» убил мистера Лайдлоу из-за трагической случайности или дефекта управляющих алгоритмов, его разобрали бы на части быстрее, чем я выкуриваю трубку. Но если нет? Что, если это было первым в истории убийством механизмом живого человека, совершенным из ненависти? «Исидор» ведь в некотором смысле был разумен. Что, если его разума хватило для того, чтобы осознать — мистер Лайдлоу не видит его ровней себе, он высокомерен, настойчив и упрям, несмотря на то, что являет собой куда более примитивное по устройству существо. Разве это не причина для ненависти? Проблема в том, что машина не способна ненавидеть, она знает лишь холодную бесстрастную логику командных алгоритмов. Если «Исидор» умел ненавидеть, значит, уже не был машиной. Или, по крайней мере, был чем-то большим, чем машина. В таком случае его дезактивация будет убийством мыслящего существа, что находится явно не в сфере полномочий управляющих директоров коммерческой компании.

— Ну не под суд же его отдавать? — фыркнул Уилл.

— Уже понимаете всю щекотливость положения? Помимо этого была еще одна теория, которую косвенно подтверждали отчеты и письма «Исидора». Что, если он совершил убийство хозяина, руководствуясь инстинктом самосохранения? Он сознавал, что если результаты эксперимента не удовлетворят мистера Лайдлоу, тот не колеблясь уничтожит его. А значит, вынужден был действовать на опережение, устранив опасность для собственного существования.

— Какая разница? Он убийца!

— Убийца, — согласился Лэйд, — Но мыслящий убийца, обладающий инстинктом самосохранения, имеет право на законный суд и приговор, так уж повелось. Ну, не буду вас долго томить… Это не было убийством, совершенным во спасение, как не было и убийством, совершенным из ненависти. Это было убийство из любви.

Уилл едва не споткнулся на совершенно ровной мостовой?

— Любви? — опешил он, не пытаясь скрыть изумления, — Какой еще любви?

— Любви существа к своему создателю, конечно, — спокойно пояснил Лэйд, — Я уже говорил вам, сколь серьезно мистер Лайдлоу относился к своему эксперименту. Для него это было вопросом жизни, если мне простительно будет использовать подобный каламбур. И преданный ему до последнего медного болта «Исидор», учась мыслить, сознавал это. Он понимал, если он не сможет сделаться человеком, это причинит его хозяину, которого он боготворил, невыносимые муки. Он во что бы то ни стало должен был стать человеком — ну или, по крайней мере, приблизиться к этому идеалу. Сам того не зная, мистер Лайдлоу загнал своего слугу в логическую ловушку, даже не заметив этого. Что ж, любовь — идеальный материал для сооружения всякого рода смертельных ловушек, об этом догадывались еще древние греки… К слову, вам приходилось читать старую итальянскую сказку про деревянную куклу, которая хотела стать настоящим мальчиком?

— Я… не уверен, — поколебавшись, ответил Уилл, — Кажется, нет.

— Ваше образование прямо-таки зияет дырами, — пробормотал Лэйд, — Но сейчас речь не об этом. Автоматон страстно желал претворить в жизнь мечту своего хозяина, стать подобием человека. Но его несовершенный юный разум знал только один способ добиться этого — освежевав и сняв кожу с мистера Лайдлоу. Разве не трогательно?

Уилл скривился.

— Чрезвычайно.

— Боюсь только, мистер Лайдлоу, как и многие ученые, был ограничен рамками математических догм, не в силах осмыслить эту интересную концепцию с позиций философии и морали. Память «Исидора» сохранила последние слова мистера Лайдлоу, произнесенные им после того, как автоматон начал процесс перерождения, постепенно срезая с него кожный покров. Увы, приходиться признать — в этих словах не было понимания сути момента, которое пристало ученому, не было осознания значимости… Честно говоря, это были весьма грубые и невоздержанные слова, свидетельствующие о том, что он, человек всю жизнь исследовавший разум, ушел из жизни, так и не поняв, свидетелем какого важного явления стал. Разве не досадно? Ну что же, чувствуете себя в достаточной мере вдохновенным, чтоб извергнуть по этому поводу еще одну воодушевляющую библейскую цитату? Или, полагаете, что эта история не похожа на правду?

— Все, во что можно поверить, похоже на правду, — рассудительно заметил Уилл, — Однако ваши истории едва ли призваны разжигать в слушателях… м-м-мм… жизнелюбие.

Лэйд ощерил зубы в ухмылке, удовлетворенно отметив, что эта гримаса производит на Уилла явственно неблагоприятное впечатление.

— А что вы ожидали услышать в моем исполнении? Комические куплеты? Я старый каторжник, Уилл, а наше чувство юмора зачастую специфического свойства. С другой стороны… Чтобы избавить вас от впечатления, будто я нарочно припоминаю все происшествия самого мрачного свойства, могу специально извлечь из своих пыльных погребов что-нибудь другое. Кстати, и искать долго не придется. Мне на ум пришел случай с Альфом-Глашатаем. Это в самом деле забавная история. Она до сих пор заставляет улыбаться старикашку Маккензи, а тот известен тем, что рассмеялся лишь раз в жизни — когда фискальный инспектор сломал ногу на пороге «Глупой Утки».

— Вы знаете, какую историю я бы предпочел выслушать.

— Знаю, — согласился Лэйд, — Но в том-то и состоит искусство лавочника — подсовывать покупателю тот кусок, который надо сбыть вместо того, который тот вознамерился купить. Уверяю, мы с вами дойдем и до Доктора Генри с его мятежниками. Итак, все случилось одним ясным утром шесть лет назад. Почтовое отделение Нового Бангора получило неожиданную депешу, при виде которой дрогнули самые отчаянные почтмейстеры острова, скрепленную красной печатью Канцелярии. Депеша эта оказалась ордером прямого действия, приказывающим всем рыжим почтальонам Нового Бангора с этого дня насвистывать при вручении корреспонденции, если это происходит по вторникам и четвергам. Этим же документом строго воспрещалось продавать марки старым холостякам и принимать все телеграммы, количество слов в которых было нечетным. Главный почтмейстер, должно быть, поседел в одну ночь, но ослушаться не посмел — печати на ордере были самыми настоящими, все обставлено по форме, а сама бумага была подписана собственноручно секретарем Канцелярии.