Наутро все это показалось Дени сном, и уж сир Джорах, во всяком случае, не имел к этому никакого отношения. Ей нужен Дрого, ее солнце и звезды. Не Ирри и не сир Джорах, а Дрого. Но Дрого мертв. Она думала, что и чувства ее умерли вместе с ним там, в красной пустыне, но одного предательского поцелуя оказалось довольно, чтобы вернуть их к жизни. Он не должен был меня целовать. Он возомнил себе невесть что, а я это допустила. Это не должно повториться. Дени, сжав губы, решительно тряхнула головой, и колокольчик в ее косе тихо звякнул.

Ближе к заливу город немного похорошел. Вдоль берега стояли кирпичные пирамиды, самая высокая из которых насчитывала четыреста футов. На их широких террасах росли всевозможные деревья, вьющиеся лозы и цветы, и ветер нес оттуда аромат зелени и свежести. Над воротами гавани стояла еще одна гигантская гарпия, уже не из бронзы, а из обожженной красной глины. Она сильно раскрошилась, и ее скорпионий хвост стал совсем куцым. Цепь, свисающая с ее глиняных когтей, совсем проржавела. У воды стало прохладнее, и плеск воды у гниющих свай пристани казался успокаивающим.

Агго помог Дени выйти из носилок. Силач Бельвас сидел на тумбе с большим куском жареного мяса.

– Собачатина, – радостно сообщил он, увидев Дени. – В Астапоре собаки вкусные, маленькая королева. На, попробуй! – И он улыбнулся ей сальными губами.

– Спасибо, Бельвас, но я не хочу. – Дени уже приходилось пробовать собачье мясо, но сейчас у нее из головы не шли Безупречные с их проклятыми щенками. Пройдя мимо громадного евнуха, она поднялась по сходням на «Балерион».

Сир Джорах Мормонт ждал ее на палубе.

– У нас побывали работорговцы, ваше величество, – сказал он, склонив голову в поклоне. – Трое, и при каждом дюжина писцов и столько же рабов для услуг. Эта челядь облазила все наши трюмы и переписала все, что у нас есть. – Он проводил Дени на корму. – Сколько человек они предлагают к продаже?

– Нисколько. – Дени сама не знала, что ее так злит – Мормонт или этот город с его удушливой жарой, зловонием и выкрошенным кирпичом. – Они продают не людей, а евнухов. Евнухов, сложенных из кирпича, как и весь Астапор. Как по-твоему – купить мне восемь тысяч кирпичных евнухов-истуканов с мертвыми глазами, которые убивают грудных младенцев, чтобы получить остроконечную шапку, и душат собственных собак? У них даже имен нет. Не называй их людьми, сир.

– Кхалиси, – молвил он, пораженный ее яростью, – Безупречных отбирают еще в детстве и обучают…

– Я вдоволь наслушалась о том, чему их обучают. – На глазах у Дени выступили непрошеные слезы. Она вскинула руку и ударила сира Джораха по лицу, чтобы не расплакаться.

Мормонт потрогал ушибленную щеку.

– Если я чем-то вызвал неудовольствие моей королевы…

– Да, вызвал – и очень большое неудовольствие, сир. Будь ты моим истинным рыцарем, ты никогда не привез бы меня в этот злой город. – (Будь ты моим истинным рыцарем, ты не посмел бы целовать меня, и смотреть на мою грудь, и…)

– Как вашему величеству будет угодно. Я прикажу капитану Гролео, чтобы он отплыл с вечерним приливом в не столь злое место.

– Нет. – Гролео смотрел на них с полубака, и его матросы тоже. Белобородый, ее кровные всадники, Чхику – все бросили свои дела при звуке пощечины. – Я хочу отплыть не вечером, а прямо сейчас, уплыть подальше и никогда больше не оглядываться – хочу, но не могу. Здесь продаются восемь тысяч кирпичных евнухов, и я должна найти способ купить их. – С этими словами Дени оставила Мормонта и спустилась вниз.

Драконы беспокойно шебаршились за резной дверью капитанской каюты. При виде Дени Дрогон поднял голову и закричал, пуская дым из ноздрей, а Визерион захлопал крыльями и попытался сесть ей на плечо, как делал, когда был поменьше.

– Нет, – сказала Дени, осторожно отпихивая его, – для этого ты стал слишком большой, моя радость. – Однако дракон, обвив кремово-золотистым хвостом ее руку и вцепившись когтями в рукав, не желал уступать, и Дени со смехом плюхнулась в кожаное кресло Гролео.

– Они бесятся с тех самых пор, как ты ушла, кхалиси, – доложила ей Ирри. – Визерион всю дверь ободрал когтями, видишь? А Дрогон чуть не сбежал, когда работорговцы пришли поглядеть на них. Я поймала его за хвост, а он меня укусил. – Служанка показала Дени укушенную руку.

– Не пытался ли кто-нибудь из них дохнуть огнем, чтобы вырваться на волю? – Этого Дени страшилась больше всего.

– Нет, кхалиси. Дрогон, правда, пустил огонь, но в воздух. Работорговцы боялись к нему подходить.

Дени поцеловала руку Ирри в месте укуса.

– Мне жаль, что он сделал тебе больно. Драконы не созданы для того, чтобы их запирали в тесных каютах.

– В этом они как кони. И конники. Лошади кричат внизу, кхалиси, и бьют копытами в стены – я слышу. А Чхику говорит, что старухи и малые дети тоже кричат и плачут, когда тебя нет. Они не любят эту водяную повозку, не любят черное соленое море.

– Я знаю. Знаю.

– Моя кхалиси печальна?

– Да, – призналась Дени. – Печальна и растерянна.

– Я могу доставить кхалиси удовольствие.

Дени попятилась от нее.

– Нет, Ирри, тебе не нужно этого делать. То, что случилось тогда ночью… ты больше не рабыня для утех, я дала тебе свободу, помнишь? Ты…

– Я служанка Матери Драконов, и для меня честь делать приятное моей кхалиси.

– Нет, я не хочу. – Дени отвернулась. – Оставь меня сейчас. Я хочу побыть одна и подумать.

Она снова вышла на палубу, когда сумерки уже опустились на Залив Работорговцев. Стоя у борта, она смотрела на Астапор. Отсюда он казался почти красивым. Вверху зажглись звезды, внизу шелковые фонарики, которые обещала ей маленькая переводчица Кразниса. Кирпичные пирамиды мерцали огнями. Но на улицах, площадях и в бойцовых ямах теперь темно, а всего темнее в казармах, где маленький мальчик кормит объедками щенка, которого дали ему в тот день, когда лишили его пола.

Позади послышались тихие шаги.

– Кхалиси. – Его голос. – Могу я поговорить с вами откровенно?

Дени не стала оборачиваться – сейчас она была не в силах смотреть на него. Если бы она обернулась, то могла бы снова его ударить. Или заплакать. Или поцеловать его. Она не понимала больше, что хорошо, что плохо, а что безумно.

– Говори, сир.

– Когда Эйегон Драконовластный ступил на берег Вестероса, короли Скалы, Долины и Простора не сложили свои короны к его ногам. Если вы хотите сесть на его Железный Трон, вы должны завоевать его, как он это сделал, сталью и драконовым огнем. А это значит, что ваши руки неизбежно обагрятся кровью.

Пламя и кровь. Девиз дома Таргариенов, который она знала всю свою жизнь.

– Кровь своих врагов я готова пролить. Кровь невинных – дело иное. Они могут предложить мне восемь тысяч Безупречных. Восемь тысяч убитых младенцев. Восемь тысяч задушенных собак.

– Ваше величество, я видел Королевскую Гавань после взятия ее войсками узурпатора. В тот день тоже убивали младенцев, и малых детей, и стариков, а поруганным женщинам и числа не было. В каждом человеке сидит дикий зверь, и когда человеку дают копье или меч и посылают его на войну, зверь просыпается. Запах крови – вот все, что требуется для его пробуждения. Но я никогда не слышал, что Безупречные насиловали, или предавали горожан мечу, или даже грабили, разве что по прямому приказу своего командира. Может быть, они и кирпичные, как вы говорите, но если вы купите их, с того дня они будут убивать только тех собак, которых прикажете убить вы. И, как мне помнится, кое-каких псов вы умертвить не прочь.

Псов Узурпатора.

– Да. – Дени смотрела на разноцветные огоньки, подставив лицо прохладному соленому бризу. – Ты говорил о разграблении городов. Ответь мне, сир, – почему дотракийцы ни разу не разграбили этот город? Взгляни на стены – видишь, как они раскрошились? Видишь ты стражников на этих башнях? Я не вижу. Может быть, они прячутся? Я видела нынче этих сынов гарпии, этих горделивых высокородных воинов. Они одеты в полотняные юбки, и самое устрашающее в них – это прически. Даже малочисленный кхаласар мог бы разгрызть Астапор, как орех, и выплюнуть гнилое ядрышко. Так почему же их уродливая гарпия не стоит у дороги в Вейес Дотрак среди других похищенных богов?