К апрелю земля начала преображаться. Небо было безоблачно синим, воздух теплым и свежим, жара еще не наступила. Как-то утром Анжи, вздрогнув, проснулась. Она потянулась, и на ее губах заиграла улыбка. Соскочив с кровати, она быстро оделась и торопливо вышла из дома. Побежала к коралям и конюшням на окраине Дель Соль, стараясь побыстрее добраться до загона, где находилась Анжела. Сняв щеколду с ворот, Анжи услышала мужские голоса, которые что-то быстро говорили по-испански, и ее сердце радостно подпрыгнуло. Она зашла внутрь как раз тогда, как новорожденный жеребенок Анжелы поднимался с земли на дрожащих ногах.

— Ах, сеньора Анжи, — Роберто Луна, стоя на коленях рядом с измученной кобылой, посмотрел на нее, — Анжела принесла прекрасного жеребенка. Он так похож на своего отца, посмотрите.

Лишившись дара речи от счастья, Анжи не двигалась, глядя на покрытого шелковистой глянцево-черной шерсткой жеребенка, который храбро пытался устоять на ногах. Она прикусила нижнюю губу, чтобы та перестала дрожать, и медленно двинулась вперед, пристально глядя на малыша. Опустившись на колени на солому рядом с Роберто, она положила дрожащую руку на скользкую от пота шею утомленной Анжелы. Ласково потрепав ее по загривку, прошептала:

— Анжела, Диаболо гордился бы своим отпрыском. Он такой красивый.

Роберто, широко улыбаясь, заверил Анжи, что с кобылой теперь все в порядке, а новорожденный жеребенок чувствует себя прекрасно, и у него очень породистый вид.

— А как вы назовете его, сеньора? — Темные глаза Роберто сияли от удовольствия.

— Мы назовем его Дэйнт, — решила Анжи.

Она поднялась, вышла из кораля и направилась к пустой конюшне, где было решено разместить Дэйнта. Она пустовала со дня гибели Диаболо. Анжи сбросила щеколду и вошла в просторный кораль. Направилась прямо к амбару на дальней стороне загона. Как лунатик, молодая женщина открыла входную дверь и вошла туда. Лучи апрельского солнца падали на покрытый соломой пол. Большой паук деловито плел в углу паутину.

Анжи посмотрела на западную стену, у которой на сене в холодный зимний день она и Пекос занимались любовью. Присев на корточки, прислонилась спиной к грубому дереву стены, подтянула колени к груди и обхватила их руками. Совершенно отчетливо она слышала глубокий голос Пекоса, который шептал слова любви ей на ухо; чувствовала его сильные руки, скользящие по ее обнаженному телу; вспоминала их вздохи удовольствия, когда она сидела на его твердых бедрах, ощущая в себе его мощную плоть.

Анжи почувствовала, как в груди у нее что-то сжалось. Ее тело трепетало от глубокого и неосуществимого желания. Она ослабела.

Слезы непроизвольно потекли из глаз. Анжи не делала попытки смахнуть их, и они все стекали по щекам. Медленно, как-то отрешенно она соскользнула на солому. Туда, где когда-то лежала, совершенно счастливая, и где теперь рыдала, охваченная отчаянием.

Анжи никогда не переставала думать о Пекосе. Где бы она ни была, что бы ни делала, она всегда оставалась пленницей этого человека. Воспоминания о нем заполнили всю ее душу. На что бы она ни натыкалась, все напоминало о Пекосе. На конюшнях молодая женщина восхищалась резвым Дэйнтом, нетерпеливо прыгающим около своей гордой мамаши, кобылы Анжелы. Но и этот красивый жеребенок напоминал Анжи о его прекрасном отце, Диаболо. А Диаболо в свою очередь — о Пекосе.

Прогулки по внутреннему двору после захода солнца тоже не приносили облегчения. И там невидимое присутствие Пекоса наполняло теплый воздух майских ночей. Если она садилась отдохнуть на массивную лежанку, где однажды видела его спящим под палящими лучами летнего солнца, или смотрела на далекие горы с таинственными огнями Марфы, он все равно был рядом.

Он был везде, куда бы она ни направилась. В конюшнях. Во дворе. На далеких пастбищах. У холодного ручья Сиболо Крик. В темной горной пещере, где когда-то они провели согретую любовью ночь. В столовой, библиотеке, на кухне, в коридоре. В ее спальне, у ее камина, в ее ванной, в ее желтой кровати. Нигде Анжи не могла обрести покой. И не сможет. Без Пекоса. Томительная тоска, которая поселилась в ее душе после его отъезда, стала возрастать, когда она узнала, что Пекос не был сыном Баррета МакКлэйна.

Улыбка появлялась на ее губах всякий раз, когда она напоминала себе, что красавец Пекос был единственным сыном благородного аристократа-латиноамериканца. Эта мысль согревала и радовала ее, несмотря на то, что их короткая связь окончилась. Для Анжи это изменило ее отношение к тем временам, которые они провели вместе. И в ее сознании эти волшебные дни, проведенные в объятиях друг друга, остались чистыми и незапятнанными.

Но улыбка облегчения быстро исчезала. Их любовь была истинной, прекрасной, совершенной. Ведь Пекос уехал, потому что она прогнала его. Как она могла потерять свое счастье, едва обретя его? Неужели весь остаток своей жизни она проведет в воспоминаниях о нескольких мгновениях наивысшего блаженства с человеком, к которому, возможно, отнеслась так несправедливо? Смогут ли эти воспоминания поддержать ее в течение долгой одинокой жизни? Неужели она совершила непоправимую ошибку, отвергнув заботливого любящего мужчину, который любил ее так же сильно, как и она его?

К середине мая пастбища, опустошенные зимними холодами, постепенно просохли и вновь становились пыльными. Был необходим дождь. Но шли дни за днями, и все они были теплыми и безветренными. Чистое синее безоблачное небо и прозрачный сухой жаркий воздух. Колодцы начали истощаться; трава редела, и скотоводы становились все более озабоченными. Анжи тоже беспокоилась.

Как-то теплым майским утром она сидела, склонившись над счетными книгами. В библиотеку вошла Делорес, неся в руках поднос с высоким запотевшим графином охлажденного лимонада и утренней почтой.

— Анжи, дайте отдохнуть своим глазам. — Делорес улыбнулась, когда хозяйка посмотрела на нее. Она наливала в высокий бокал прохладительный напиток, а Анжи начала просматривать корреспонденцию. Одно письмо, адресованное миссис Баррет МакКлэйн, было с почтовым штемпелем Пасо дель Норт. Конверт был маленький, голубой и пах духами. Озадаченная, Анжи взяла ножичек с серебряной ручкой для разрезания бумаги и быстро вскрыла конверт.

— Что-нибудь еще вам принести? — Делорес поставила высокий бокал с лимонадом на льняную скатерть.

— Спасибо, нет, — сказала Анжи с улыбкой и проследила, как Делорес, кивнув, выплыла из библиотеки, шурша цветастыми юбками.

Анжи отпила немного холодного лимонада и перевернула голубое письмо, чтобы посмотреть на подпись. Стакан выпал из ее задрожавшей руки на пол, выплеснув содержимое на толстый ковер. Анжи побледнела, ее сердце часто забилось. Глаза расширились от изумления. В правом нижнем углу голубого листа была аккуратно выведена, без сомнения, женской рукой, подпись:

Твоя сестра-близнец, Ангел.

Рено Санчес все понял, еще до того, как Пекос успел что-то сказать. Он сбежал по узкому проходу в скале с широко раскинутыми в разные стороны руками, счастливо улыбаясь. А потом обхватил Рено руками и крепко прижал к себе. Пекос оторвал друга от земли и громко захохотал. Его смех эхом разносился по темной пещере и отскакивал от каменных стен. Озадаченные, усталые шахтеры-мексиканцы опустили свои кирки и, почесывая головы, направились к хохочущему мужчине, узнав в нем Пекоса МакКлэйна.

Рено тоже засмеялся. В первый раз за все время их дружбы ему пришлось вырываться из мощных объятий товарища. Когда Рено, наконец, удалось высвободиться, он закричал счастливым голосом:

— Мы богаты, si?

— Si, амиго, — кивком головы подтвердил Пекос. — Наконец-то мы богаты!

Это было действительно так. Пекос наткнулся на толстую золотоносную жилу глубоко в Лост Мадр; у него не было никаких сомнений, что эта жила пролегает далеко в глубь скалы. Наконец-то он ее нашел! Пекос и Рено были не единственными, кто здесь разбогател. Десять верных рабочих, которые вложили свои сбережения в разработку шахты, теперь обладали такой суммой денег, о которой даже не смели и мечтать.