Зеркальце затуманилось, пошло рябью... и потухло. Кащей решил, что такой неверный итог его стараний связан с неудачной формулировкой приказа: то ли зеркальце не умеет работать «без кокетства и утайки», то ли оно не реагирует на уменьшительно-ласкательные формы имен искомых басурманов. Кащей поднапрягся и выпалил другое четверостишие:

Зеркальце вновь честно попыталось выполнить его приказ, затуманилось, пошло рябью... и погасло опять.

— Проклятье! — простонал Кащей и тут только вспомнил, что сам же в целях конспирации наложил на все волшебные зеркала острова необратимое заклятье.

Шмякнув в сердцах бесполезную стекляшку об пол, так, что только острые брызги рассыпались в стороны, Кащей сплюнул и процедил сквозь зубы:

— Все равно найду.

...В княжецких палатах царило уныние. Расхворалась племянница Владимирова да жена Добрыни Никитича — Забава Путятишна. Что за хворь окаянная напала на нее, никто сказать не мог — ни лекари, ни бояны, ни даже Гакон — толстый бестолковый поп, на смену Гапону пришедший. Ясно было и неспециалисту, что скрутило ее знакомое уже царскому двору НЕСМЕЯНСТВО, да в острейшей форме. Третью уж неделю лежмя лежала Забава на перинах пуховых, приговаривая лишь:

— Тошно мне... Ох, тошно!..

Владимир с ног сбился.

Тут-то и появился в палатах его гость незванный, однако долгожданный — лохматый да бородатый мужик в лаптях. Пав пред князем на колени, вскричал мужик:

— Я — Гришка Распутин — святой старец! Лучшая водка моим именем прозвана, да песенка заморская про меня сложена! Дозволь, Красно Солнышко, племяшку твою осмотреть да излечить по возможности!

— Чего ж не дозволить, валяй, — согласился Владимир. — Однако признайся, прохиндей, откуда о хвори-то ее ведаешь?

— Да как не ведать, княже?! Вся Земля Русская стонет от вести сей горестной!

— Серьезно? Лестно мне это, лестно... Ну ладно, дерзни. Коли излечишь Забаву, богато, Гриша, одарен будешь. А уж коль не излечишь, не обессудь, головы лишишься...

— По рукам! — согласился Григорий. — Давай-ка, княже, поскорее сведи меня к ней, а то, не ровен час, отдаст она, сердешная, Богу душу, меня не дождавшись...

— Типун тебе на язык, Григорий! — всполошился князь и заторопился было, но тут же и осекся: — не получится быстро. Забава-то с Добрыней на той половине царства живет, что я Емеле с Несмеянушкой на свадьбу презентовал... Покаместь в отделе режима паспорт заграничный оформят, пока таможню пройдем...

— Развел ты, княже, бюрократию, — нахмурился Григорий. — Помрет Забава, то-то урок тебе будет..

Побледнел Владимир от слов эдаких, поежился... Махнул рукой, мол, «была-не была...» и молвил:

— Айда, без документов попробуем.

... — Стой, кто идет! — пронесся над границей зычный окрик богатырский.

— Кто, кто! — проворчал Владимир. — Дед Пихто! Князь это!

— А по мне — хоть князь, хоть грязь, а в чужой овин — не лазь, — презрительно объявил пограничник.

— Видал?! — беспомощно глянул Владимир на Григория. — Я нонче — аки король заморский, Лиром именуемый! — Затем вновь обернулся к богатырю, напустил на чело грозности и заорал:

— Да ты че, Илюха! Как же этот овин — мне чужой?! Земля-то сия — Русь, а я — князь русский!

Богатырь покачал головой:

— Э, нет. Руси-то две теперича. Та что у тебя — Русь Владимирская. А тута — Русь Емелина, сюда пускать не велено...

Григорий отстранил князя рукой, выступил вперед и вдруг гаркнул, да так, что испуганно присел и поджал уши конь под Ильей Муромцем:

— Оборзели?!!

Илья оторопело уставился на него. Григорий набрал в легкие побольше воздуха и, выпучив глаза, рявкнул еще:

— Над князем куражиться?!! У последней черты, можно сказать, стоим! Разменяли Русь, мать вашу!!!

Ноги у богатырского коня окончательно подкосились, и он тяжело плюхнулся наземь.

— Да ладно, брось орать-то, — примирительно заговорил вынужденно спешившийся Илья. — Чего надо-то?

Однако Григорий раздухарился и, видать, в сердцах о цели своего прибытия запамятовал:

— Чего надо?! — продолжал он грозно кричать. — А если даже и ничего, тогда что?!!

Илья призадумался, но промолчал. Тут вовремя встрял Владимир. Опосля гришкиного рыка голос его казался тоненьким и слабеньким, хотя и кричал он, пытаясь попась тому в тон:

— Лечить Забаву будем, или как?!

Илья глянул на него, презрительно поморщился, но тут князя подхватил Григорий:

— ИЛИ КАК?!! — рявкнул он с присвистом.

Илья почесал шлем.

— Вот это да, — сказал он, — вот это я понимаю. Глас народа. Проходите, чего уж там. Или мы — нехристи какие, не понимаем?.. Дело-то семейное...

Григорий и Владимир чинно проследовали через границу. Князь с уважением поглядывал на своего спутника.

...Обезумевший от горя Добрыня сидел перед постелью жены, время от времени роняя на дубовый пол скупую мужскую слезу.

Войдя в покои, Владимир остановился в нерешительности. Григорий же протопал прямо к постели и приказал безаппеляционно:

— Очистить помещение!

— Ты кто таков? — подпрыгнул от неожиданности Добрыня.

— Лекарь это, Добрынюшка, лекарь, — успокоил его Владимир. Из народа человек. Святой, ежели не врет. Обещался зазнобу твою на ноги поставить.

— Пущай ставит, ежели обещался, — согласился Добрыня. — А не поставит, пусть на себя пеняет.

— Очистить помещение, — неприятным голосом повторил Григорий. — И ты, князь, тоже, между прочим, выйди, а то, не ровен час, на тебя хворь перекинется.

— Пошли, пошли, Добрынюшка, — заторопился князь и потянул богатыря за рукав.

— Да как же я жену свою... в спальне... с мужчиной... — начал Добрыня неуверенно, но Владимир тут же инициативу перехватил:

— Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой, тем более. А медицина, брат, дело темное, разумению нашему не подлежит...

Наконец, князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с Забавой остались наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от рыданий спину:

— Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за симптомы?

Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати, поджав под себя ноги, утерла слезы, улыбнулась во весь рот и ответила:

— А ты — страшненький, дядька. Лохматенький. Я страшненьких люблю. — И она озорно подмигнула. — Вот и Тугарин у меня был — такая страхолюдина, глянешь, дух захватывает. А я его люби-и-ла, — вновь принялась она размазывать по щекам слезы. — Страшный, зеленый, чашуйчатый, — шмыгая носом, продолжала Забава мечтательно. — Не то что этот, — презрительно кивнула она на дверь. — Розовый, гладкий, словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут... добрый, значит. Бр-р! А Тугарин — злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, дядька, тоже злой, по глазам вижу, — заметила она, вглядываясь в дремучие распутинские космы. — Тоже, видать, решительный... Ну, иди ко мне, волосатенький, — протянула она к нему руки обольстительно, — иди, развей мои печали!

— Изыди, Сатана! — вскричал Григорий, отскочив к противоположной стене, — руки прочь, бесстыжая!

— Ругается! — умилилась Забава и ринулась за ним.

Распутин опрометью кинулся в двери и, захлопнув их перед самым Забавиным носом, подпер их собственной спиной.

С минуту за его спиной раздавались удары и толчки, потом все стихло, а затем в отдаление вновь послышалось девечье хныкание. Григорий расслабился.

— Ну что?! — обступили его с обеих сторон Добрыня и Владимир.

— Жить будет, — объявил старец авторитетно. — Случай однако сложный. Сглазили девку.

Владимир охнул, а Добрыня возопил:

— Кто?! Кто сглазил?! Скажи только, из-под земли достану!!!