Вот тут-то и выложил Григорий то, ради чего ко двору Владимирову прибыл, ради чего и весь спектакль с лечением Забавы затеял:

— Знаю, знаю я, кто это сделал. Не первый то случай на Руси могучей. Шастают по ней два басурмана — Смолянин да Кубатай, они и вершат дело черное.

— Ужель Смолянин?! Ужель Кубатай?! — поразился Добрыня. — А ведь друзьями сказывались!

— То у них, у басурманов, заведено так, — наставительно молвил Владимир. — Молод ты еще, Добрынюшка, доверчив... И как же заклятие сие снять? — обратился князь к Григорию.

— Один только путь есть: поймать басурманов, да пыткой выпытать. Окромя них — никто этого знать не может.

— Не верится что-то, — снова вздохнул Добрыня. — Ладно, разберемся. Дозволь, княже, мне со товарищами на поиски пуститься?

— А чего ж, дозволяю, — покивал Владимир, польщенный тем, что просят его разрешения (чего давно уже не случалось). — И дурака с собой прихватите — надоел он мне пуще репы пареной. Все норовит доказать, что неверно я службу на Руси установил.

— Иван-дурак — очень даже не лишним нам будет, — согласился Добрыня. — У него к Кубатаю особый счетец имеется...

А князь, не слушая продолжал:

— То, говорит, надобно какой-то шаг особый — «строевой» — вырабатывать, то Устав какой-то писать. Войско-то почти уж все разбежалось, а он — в воеводы метит. Отправляйтесь, короче, вчетвером. Хоть какая-то от вас польза будет.

На том и порешили.

— Стас! — я осторожно похлопал брата по выступающей части тела. Тот встал, отряхнул часть снега и задумчиво сказал:

— Холодно.

Да, в этом он был совершенно прав. Мороз был несильным, градусов десять, но школьная форма от него не спасала.

— Костя, а что мы здесь делаем?

Подумав я нашел самый правильный ответ и без колебаний поделился им с братом.

— Мы? Мы замерзаем.

— Плохо, — так же спокойно и неторопливо ответил Стас, начиная плавно притоптывать ногами. — Интересно, куда нас сволочь Кащей засунул? На Северный полюс? Замерзнем...

Попадание в коварную Кащееву ловушку подействовало на него удивительным образом. Братец начисто лишился своей неуемной энергии. Сообразив, что такой вареный, или, точнее, свежемороженный Стас мне в беде не помощник, я заорал:

— Стас, проснись! Делать что-то надо! Кубатай бы тебя не одобрил!

При упоминании любимого имени Стас слегка ожил. Я понял, что надо закреплять успех:

— Да что Кубатай! Разве в твоих любимых книжках так легко сдаются? Вспомни, эту... как ее... «Молчание Кондора». Или «Курятник в Зеленом лесу». Там ни в какой беде не унывают!

На самом-то деле я этих книг не читал. Только слышал, что они учат доброте и мужеству. Но напомнил о них удачно — Стас окончательно ожил. Книжки писателя Решилова были для него второй святыней, почти сравнимой с генерал-сержантом. Он потер порозовевший нос, обошел вокруг меня, потом заявил:

— Стой крепче. Я тебе на плечи заберусь, и осмотрю местность.

— Давай лучше я на тебя залезу! — возмутился я.

— Не стоит. Ты же выше. Если я на тебя стану, то больше смогу увидеть.

...Был тут какой-то прокол в стасовой логике. Но спорить не хотелось, да и времени не было — у меня от мороза аж уши звенели.

Я сел на корточки, Стас, пыхтя, вскарабкался мне на плечи, и началось... Кое-как распрямившись я топтался в снегу, а Стас, стоя на моих плечах, командовал:

— Направо. Еще. Еще направо. О... О!!!

— Что? Что?! — воодушевился я.

— Подпрыгни! — потребовал Стас. — Да повыше.

Деваться было некуда. Я поднатужился — и прыгнул...

Выбираясь из снега, Стас сообщил:

— Костя, мы спасены! Там дома!

— Молодец, — прошептал я. Стас зарделся. Сказал:

— Я смог их увидеть, только потому, что стоял на твоих плечах!

Вроде и ситуация была критическая, а как мне тепло от такого признания стало! Тепло-тепло... И сонно... Тут я понял, что просто замерзать начинаю, и завопил:

— Бежим!

И мы помчались, временами проваливаясь в снег по пояс.

— Жаль, что книжки Решилова у Кащея остались, — вздыхал Стас на бегу. — Такое собрание! Все есть — и «Побудка для сестрицы», и «Шофер на каждый день». А самое главное — там был новый роман! «Правда о летчиках и самолетах»! У нас он вообще еще не написан! Представляешь — раньше писателя бы прочитали!

— Ты сейчас холода надышешься, — осадил я Стаса, — заболеешь, и вообще ничего никогда не прочтешь.

— Почему?

— Да потому, что помрешь!

Но Стаса мои слова лишь на время от болтовни оторвали. Так всю дорогу и разлагольствовал, даже когда от холода у него язык заплетаться начал. И лишь когда прибежали мы к домам — было их штук десять, все такие приземистые, крепкие — замолчал. Подойдя к домам поближе, мы увидели табличку на столбе.

«Станция „Молодежная“

— Это где? — спросил Стас, который по географии знал лишь долину Нила.

— В Антарктиде, — поднатужившись, каким-то чудом вспомнил я.

— А где полярники? — возмутился Стас. Покрутил головой и вдруг воскликнул:

— Во! Глянь, у них митинг какой-то! Руками машут...

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал, и чуть не засмеялся, хоть нам было и не до смеха. В километре от нас, и вправду, по снегу прыгали черные фигурки и махали крылышками.

— Балда! Это пингвины!

— Допустим, — не смутился Стас. И повторил: — А где полярники?

Я только плечами пожал. Снег вокруг домов был чистый, нетронутый. Сразу видно — давно здесь никто не зимует.

— Надо внутрь попасть, — решил Стас, и мы принялись обходить дома. Легко сказать — внутрь! Все двери были на такие могучие замки заперты, что их и ломом не своротишь.

— Это ж надо, — возмущался Стас, стуча зубами. — Дети замерзают, а они от воров все позакрывали.

Только одно здание, поменьше других, с вывеской «Красный уголок» было заперто халявно — на обычный английский замок. Шансов, конечно, было мало, но... Я достал из кармана наш домашний ключ и попытался повернуть...

Дверь открылась!

Мы с братом ввалились в маленькую комнатку, вроде прихожей. Там еще дверь была. Зашли, видим — просторный зал, полки с книгами, как в Кащеевой библиотеке, сквозь замерзшие окошки кое-как пробивается свет. Посреди зала железная печка, на ней — коробок спичек и пачка «Беломорканала». В углу — железная койка. И холодина — как на улице.

— Все равно замерзнем, — решительно заявил Стас. — Так уж получается.

— Не замерзнем! — сказал я с неизвестно откуда взявшимся оптимизмом и стал снимать с полок подшивки газет: «Труд», «Комсомольская правда» и «Спид-ИНФО».

Когда в печке газеты как следует разгорелись, я придвинул Стаса поближе к огню, накрыл одеялом с койки, сам в другое укутался. И мы принялись оттаивать.

...Минут через сорок вся изморозь с нас сошла, а у Стаса даже ноги снова шевелиться начали.

— Газеты-то кончаются! — ехидно, словно рад был замерзнуть, заявил он. — Что делать будем?

Я оторвался от увлекательного чтения — той странички в «Спид-ИНФО», которую печатают кверх ногами, с удовольствием запустил газету в огонь и сказал:

— Твоя очередь огонь поддерживать. Вон... книжек много.

У Стаса отвисла челюсть.

— Книжками? — простонал он.

— А чем еще, — вздохнул я. — Ну, че получше оставляй, а всякую лабуду — в огонь.

— Нехорошо... — Стас замотал головой. — Люди старались, писали... А мы — сжигаем?

Ах, он же у нас теперь начинающий писатель! Я рассвирипел:

— Запомни, Стас, жизнь человеческая, тем более детская, важнее книжек!

— Ну да, — поколебавшись сказал брат, — об этом и Решилов писал.

— Вот! И все писатели с радостью бы сожгли свои книжки, ради того, чтобы нас спасти! Уверяю! Даже Лев Толстой бы сжег, он детей очень любил.

— Вот с него и начнем, — решил Стас. Но Толстого он нашел не сразу. Вначале мы грелись Достоевским, тем более, что тот сам говорил: ничто, мол, в мире, детской слезинки не стоит. Потом Лермонтова нашли... но он мало написал, к сожалению. Диккенс нас окончательно согрел, а на середине Льва Толстого температура в комнате стала вполне приличной. Мы сбросили одеяла, придвинули койку к огню поближе и начали военный совет.