— Ну, ты довольно верно описал моро... Марабу.

— Как я вам завидую... — не по-детски тяжело вздохнул мальчик.

— Ох, нам же пора! — стремясь уйти от орнитологии, воскликнул Кубатай. — Мы обещали быть в цирке и сегодня же приступить к выступлениям. Так что извини, Славочка...

— Я вам помогу! — просиял мальчик. — Вы впятером выступаете?

— Мы? Нет, втроем. Я, пингвин, и Смолянин. А эти... э... дяденьки, они просто поклонники.

— Вас сейчас доставят в цирк! И проследят, чтобы никто не мешал до самого выступления!

С этими словами заботливый мальчик Слава щелкнул пальцами, и с крыши ближайшего дома слетел десяток страх-птиц.

— Срочно отведите этих двух клоунов и пингвина в цирк! И пусть им никто не мешает репетировать и выступать! Особенно пингвина охраняйте!

Я навсегда запомню скорбный взгляд Кубатая, сообразившего, что он стал-таки клоуном. «Ищите Стаса в Кремле!» — прошептал он и побрел по улице. Смолянин понял происходящее не так быстро, и одна из страх-птичек щелкнула его по голой ноге искрой. Тот ойкнул и поспешил за Кубатаем и Орликом. А Слава еще раз печально вздохнул и посмотрел на Холмса.

— А вы никуда не торопитесь? — с надеждой спросил он. — Вам не надо помочь? Стас велел детям относиться к взрослым вежливо и помогать по мере сил.

— Спасибо, милый ребенок, — торжественно сказал Холмс. — Нам не нужна помощь. Мы справимся сами.

Эх, что-то я в этом сомневался...

Как мы до Красной площади добирались — отдельная история. Целую книжку можно написать. Холмс еще ничего, а вот Ватсон перед каждым фонарным столбом восхищался прогрессом науки, в метро же его чуть инфаркт от радости не хватил. Я проводником работал: куда полечу, туда и идут бедные англичане. Один раз я от воробья увернулся, в кусты спрятался, так Холмс с Ватсоном тоже туда ломанулись! Ужас, одним словом.

А на Красной площади мы поняли, что никакой человек до Стаса добраться не сможет. Всю кремлевскую стену страх-птички облепили, а в воздухе их было столько, что казалось — грозовая туча зависла. Глянул Холмс на это безобразие, покачал головой и сказал мне:

— Ну что ж, милый друг, на вас вся надежда. Пусть ваши... э-э-э... миниатюрные размеры и... э-э-э... быстрые крылья совершат чудо. Летите!

И я полетел. Страх-птицы, к счастью, на меня никакого внимания не обращали. А обычных возле Кремля не было — боялись металлических, наверное.

Кремль — сооружение огромное. Но у меня был надежный ориентир — то здание, возле которого больше всего страх-птиц вилось. Отдохнул я на подоконнике и стал искать форточку. Ни одной открытой! Пришлось лезть сквозь выключенный кондиционер... страшно, между прочим, было. Такое ощущение, словно внутри завода бредешь. Пропеллеры, трубки, провода. Но я все преодолел.

Потому что очень уж мне человеком стать хотелось.

И мне повезло — в огромном зале, с увешенными картинами стенами и мозаичным потолком я увидел своего брата.

Стас сидел на самой обычной кухонной табуретке. Был он грустный и мрачный. Медалей и орденов на его костюмчике еще прибавилось. На полу перед ним стоял цветной телевизор с подключенной к нему игровой приставкой «Кенга». Отдыхал от дел, небось.

Хотел было я сразу к брату кинуться, но что-то мне не по себе стало. А вдруг Стас теперь такой же противный, как Кащей? Если к его испорченному сочинительством характеру прибавилась еще и магия... ой-ей-ей! И, прилипнув к потолку, я стал наблюдать.

А Стас посидел-посидел, вынул из кармана батончик «Марса», слопал, потом почесал затылок и громовым голосом, напомнившим мне Кащея, крикнул:

— Бамбара-Чуфара! Лорики-Ерики! Явись передо мной мой военный министр, повелитель страх-птичек, Колька Горнов!

Раздался треск, вспышка, и перед Стасом появился обеденный стол, за котором сидел мальчик лет двенадцати. В одной руке он держал кусок хлеба, в другой — ложку с борщом. Мальчик был угрюмый, остролицый, чем-то сам напоминавший страх-птицу.

— Звал, начальник? — зачем-то поинтересовался Горнов, откладывая надкушенный хлеб.

— Ага. Обедаешь?

— Ага.

Минуту Народный Диктатор и его военный министр молчали. Потом Стас спросил:

— Как в мире? Порядок соблюдается?

— В общем-то да, — уклончиво ответил Горнов. — Но если честно — не очень.

— Давай, расказывай, — оживился Стас. — Детей обижают?

— Да нет, — вздохнул Колька, с тоской поглядывая на остывающий борщ. — Дети друг друга обижают. Подерутся — и давай звать страх-птичек! Те — налетят и метелят друг-друга... ну и драчунам достается. Поголовье птичье падает!

— А что делать? — растерялся брат.

— А я не знаю. Воспитывать, наверное...

Стас взмахнул рукой, и Колька Горнов вместе со своим обедом исчез. А Народный Диктатор грозно повелел:

— Чуфара-Бамбара! Скорики-Морики! Явись передо мной мой министр пропаганды, Андрэ Николя!

Николя, наверное, был французом. Говорил ли он по-русски, я так и не узнал. И вот почему. Появился он, стоя на полу на четвереньках и играясь двумя модельками машинок. Перемену обстановки Андрэ заметил не сразу и еще с полминуты энергично шумел, гудел и бибикал. Да и немудрено — было ему лет восемь.

— Андрэ! — завопил оскорбленный в лучших помыслах Стас. Николя поднял голову и сморщился, готовясь заплакать. — Не надо, не надо! — сразу замахал руками Стас, и министр пропаганды исчез. Видать, достали Стаса детские слезы.

Теперь Стас был уже мрачен как безлунная ночь в глухом лесу. Он встал, хлопнул в ладоши, и зловеще прошипел:

— Лелики-Болики! Мурики-Жмурики! Явись передо мной мой Тайный Советник, писатель Игорь Петрович Решилов!

И по глазам такой свет ударил, а грохнуло так сильно, что я чуть не свалился.

Вот, значит, как Стас дошел до жизни такой! Самого фантаста Решилова в советники взял!

Решилов оказался грузным, довольно-таки пожилым мужчиной с суровым лицом. Он появился вместе с письменным столом, на котором стояла пишущая машинка. Стас вызвал его к себе во время работы, и Игорь Петрович был так увлечен, что, подобно маленькому Андрэ, не сразу заметил диктатора. Смотрел перед собой, и молотил по клавишам — «тюк-тюк», «тюк-тюк»...

— Что это вы все время тюкаете? — строго спросил Стас.

— Что значит «тюкаю»? — слегка обиделся Решилов.

— Как не вызову вас, а вы все печатаете... — сменил тон Стас.

— Книжку дописываю, — попрежнему дуясь, пожал плечами Решилов.

Стас быстренько подошел к писателю и сказал, легко перейдя на «ты»:

— Ты очень обиделся? Пожалуйста... Ну, пожалуйста-пожалуйста, извини меня. Ладно?

Решилов обмяк, потеплел лицом, взъерошил Стасу волосы, и на мгновение взял его за бока — словно собирался зачем-то приподнять. Но передумал.

— Что случилось-то, Стасик? — осторожно спросил он.

Брат мой потупил глаза. Поковырял носком кожаного ботинка паркетный пол. Сказал:

— Игорь Петрович, ну почему у нас ничего не получается, а? Министр пропаганды... такой хороший пацан, но от работы отвлекается. Военный министр уже на все рукой махнул. Мол, не справимся. Разве что Ян Юа, министр капитальной пропаганды, старается. Во всех столицах, включая Ашхабад и Панаму, мои бронзовые скульптуры со страх-птицей на плече поставил. И Сережка Бережной молодец, не подводит...

— Сережка? — заинтересовался Решилов.

— Ну, министр экономики, пятиклассник, романтичный такой... Уже три новые фабрики шоколада под его руководством построили!

— Молодец... — улыбнулся Решилов. — Познакомь, ладно?

— Познакомлю... — кивнул Стас. — Так что делать, а? Я всю власть детям передал — а они дурака валяют! Не слушаются, дерутся, страх-птичек на обидчиков натравливают, школу прогуливают, родителям грубят, курят, пиво пьют...

Стас долго бы мог перечислять детские прегрешения, но тут Решилов со вздохом его прервал:

— Малыш мой... Трудно детям управлять миром. Не могут они этого, если уж начистоту!

Народный Диктатор подскочил на табуретке. И возмущенно заорал: