Посыпал песком, отложил и решил, что отправит утром.
Глава 7
Утром Саша сел за письмо, которое собирался написать еще накануне:
«Любезный папá!
В посвященном мне фельетоне Герцена меня насторожила одна деталь, на которую я сначала не обратил должного внимания. Он упоминает эпизод с запуском небесного фонарика, и при этом ссылается на лондонскую „Таймс“.
Англичане — люди оборотистые, предприимчивые и понимающие свою выгоду. С другой стороны, изобретение настолько простое, что воспроизвести его ничего не стоит. Если они сейчас поставят производство на поток, я даже в суд на них подать не смогу, не имея никаких подтверждающих мое авторство документов.
Мне ужасно совестно просить вас о всякой ерунде, отнимая время от дел более важных, но нельзя ли ускорить поучение нами привилегии?
К тому же, у нас с моим бизнес-партнером Ильей Андреевичем Шварцем намечается некоторая прибыль. Поэтому я подумал: „А как нам правильно налоги заплатить?“ Чтобы хотя бы в этом не было ко мне претензий.
Я бы мог, конечно, разобраться сам, „Свод законов Российской Империи“ у нас есть. Однако налоговое законодательство — это обычно такое запутанное хитросплетение различных норм, что, боюсь, мне понадобится консультант.
Не успел он закончить, как лакей принес письмо от Елены Павловны.
«Милый Саша, — писала Мадам Мишель, — художник Крамской неожиданно изменил свое решение и написал мне письмо с извинениями. Он готов у тебя работать, причем бесплатно: во искупление вины.
Когда ты готов с ним встретиться?
Склифосовский прислал мне расчет для своей лаборатории. Он попросил всего трех помощников, дополнительную комнату и совсем немного на оборудование. Это недорого. Расчет прилагаю».
Все складывалось как нельзя лучше. Решение Крамского его даже не особенно удивило. Ну, читает человек «Колокол».
Лаборатория обещала кушать меньше стольника в месяц, что было и правда недорого, но без Елены Павловны он бы не потянул и этого.
Первой задачей Саша видел поиск клеток Пирогова у других золотушных. Потом выращивание культуры бактерий и доказательства их болезнетворности. Он смутно помнил эксперимент с морскими свинками. Им подстилку пропитывали мокротой туберкулезных больных, и они заражались и умирали.
Саша изложил это в письме к Склифосовскому. Спросил не нужны ли дополнительные деньги на лабораторных животных и посоветовал пользоваться масками из марли, хотя совершенно не понимал, насколько они могут спасти в данном случае.
До поиска лекарства было еще ох, как далеко!
Весь день он провел с Никсой и, вроде, брат несколько успокоился.
Играли в «воланы», в которых Саша опознал несовершенный бадминтон. Сетки нет, игрового поля нет, а основная задача как можно дольше продержать волан в воздухе. В советское время в основном так и играли.
— А если рукоятку сделать подлиннее, воланчик полетит дальше и точнее, — заметил он.
— Ну, ты без этого не можешь! — усмехнулся брат.
Слова «бадминтон» Никса не знал.
Вечером пили чай в Сосновом доме. Саша отчитался по Склифосовскому, а Никса порадовал его доказательством теоремы о двух полицейских. Даже довольно корректным. Простенькая, конечно, теорема, но он ведь сразу понял!
Саша искренне восхитился и загрузил брата пределом функции.
— Кто-то обещал меня японскому фехтованию поучить, — сказал Никса.
— Кто-то обещал мне выточить боккен, — заметил Саша.
— Токарный станок в Зимнем. Впрочем, я попрошу нашего учителя по столярному делу Виксберга. Помнишь его?
— Нет.
— Ничего, осенью познакомишься.
Потепление с Никсой прямо радовало. Но на будущее Саша пообещал себе прикусывать язык и не особенно упиваться восторгами публики, когда брату перепадает меньшая часть.
— Что за черная кошка между вами пробежала? — спросил папá.
— Мы уже помирились, — сказал Никса.
Когда Николай Васильевич доложил, что его хочет видеть папá, Никса нисколько не сомневался в теме будущего разговора. Да, конечно, надо было вести себя сдержаннее и не ругаться с Сашкой при Зиновьеве. Сорвался.
И Сашка не остался в долгу.
Они с отцом сидели на все том же синем диване в синем кабинете. И был закат.
Папá курил сигару, и Никса с удовольствием вдыхал дым.
Три дня уже продержался без сигарет. Вроде и курил от случая к случаю, а тянуло ужасно.
— А почему поссорились? — поинтересовался папá.
— Я ему позавидовал, — пожал плечами Никса. — Он был центром вечера у Елены Павловны.
— Сашу тоже есть в чем упрекнуть.
— Он понял. Все в порядке.
— Извинился?
— Нет, но мы и так друг друга понимаем. Накануне упрекал меня в том, что я собираюсь править методом милетского тирана Фрасибула и преследовать самых талантливых. Утром уже не упоминал об этом.
— Понятно, он значит самый талантливый.
— Он впечатляет. Сказал, что мне самому надо тянуться, а не его пытаться принизить. Ну, что? Прав же! И рассказал мне начало высшей математики.
— Высшей математики? Саша не мог освоить десятичные дроби! Ты уверен, что это высшая математика?
— Я проверил по учебнику Николаевского инженерного училища.
— И?
— У Сашки понятнее. Впрочем, после Сашки можно читать учебник: уже нетрудно.
Про то, что в учебнике он подсмотрел доказательство теоремы о двух полицейских (она там скучно называлась теоремой о промежуточной последовательности) Никса, на всякий случай умолчал.
— Саша тоже мог читать этот учебник, — заметил царь.
— Он по-другому рассказывает, и названия теорем отличаются.
— А как он формулировал теорему Гаусса-Остроградского, не помнишь?
— Очень приблизительно. Интеграл чего-то по поверхности равен заряду внутри поверхности на что-то деленному.
— А! — сказал папá. — Передай Саше, что это теорема Гаусса, а не теорема Гаусса-Остроградского. Откуда он только Остроградского приплел? И еще передай, что патриотизм не в том, чтобы грешить против истины.
Никса не особенно удивился, ибо именно академик Остроградский когда-то учил папá математике.
— Папá, — сказал Никса, — это не единственный случай. Не знаю, что он видел, когда был в беспамятстве, но это точно не обычный бред.
— Что еще? — спросил царь.
— Он как-то показывал мне приемы японского фехтования и сыпал японскими терминами. Я попросил его их для меня записать. Набралось слов пятьдесят. И мы потом проверили это по словарю с Гончаровым. Почти все совпало.
— Он тоже мог видеть этот словарь.
— Словарь Тумберга на немецком, — сказал Никса. — А Саша не помнит немецкого.
— Мог видеть до болезни.
— До болезни он не интересовался такими вещами.
— Может быть есть английский вариант…
— Может быть. Но не в нашей библиотеке. И это не объясняет того, почему в словаре нет некоторых слов.
— Придумал. Или переврал, — предположил папá.
— Или знает их больше, — возразил Никса.
— Сначала всегда следует искать рациональное объяснение, — сказал папá.
— Очень много всего, — покачал головой Никса. — Рациональные объяснения приходится за уши притягивать.
— Это не все?
— Была еще одна странность. Когда Саша узнал, что мне преподает литературу Гончаров, он тут же спросил что-то вроде: «Автор „Обломова“?» Я сказал, что у учителя нет такого романа. Саша: «Ты спроси у него про „Обломова“, может, я правда что-то перепутал».
— И что?
— Я спросил. Иван Александрович сказал, что «Обломова» он собирается закончить к Новому году.
— Ну, и что? Наверняка, Гончаров кому-то рассказывал.
— Может быть, — вздохнул Никса.
— Понимаю, — сказал папá, — хочется верить в чудо.
— Иногда он рассказывает о таких чудесах, в которые совсем не хочется верить.
