— Дрон, не нужно! — вмешалась Маша.

— М-м-мал-ча-а-а-ать! — взревел Ангел, и звонкой пощечиной свалил Машу с ног. Она вскрикнула, а мне захотелось разорвать ублюдка надвое, переломав ему руки. Раньше я с ангелами так плотно не сталкивался, но теперь ко мне приходило понимание их вопиющего скотства. — Мелкой потаскухе не позволяли говорить!

— Не трогай ее, урод! — хмуро крикнул я, и тут же получилось кулаком в грудь. Грудная клетка за малым делом не треснула, воздух из легких вышибло, как пушечным выстрелом. Я пролетел пару метров и грохнулся на лопатки.

Ох, как же мне хотелось убить надменного сукиного сына. Как же хотелось переломать ему ребра, и придушить. Миру от этого стало бы только лучше. И такие деспоты властвовали над Антеррой. Так помимо Таламриэля по планете бродило еще шесть таких же отморозков. Я кое-как поднялся.

Раньше мне удавалось убегать от ангелов, как только о них появлялись слухи, но теперь ситуация сложилась иная. Я лично столкнулся с их жестокостью, и казалось, что увидеть предстояло многое.

— Ты еще и ангел, — Таламриэль с презрением взглянул на Машу. — Проклятая отступница. Чем тебе не жилось в гареме?

— Лежать там, и ждать, пока какой-нибудь крылатый тюлень завоюет право меня обрюхатить? — сердито проговорила Маша, глядя на Таламриэля исподлобья. — Черта с два. Лучше умереть сопротивляясь, чем жить вот так.

— Да как ты смеешь, — прошипел Таламриэль, и сощурился. По взгляду я понял, что он очень хотел раздавить Маше череп. — Это величайшая привилегия и честь, — он поднял указательный палец, — носить в себе чистейшее ангельское семя, и произвести на свет совершенное существо.

— Жалко, что вы не превращаетесь в грешников, — процедила Маша сквозь зубы. — Вам, идеальным, среди них самое место.

Маша меня удивляла. Конечно, она никогда не была большой трусихой при Земной жизни, но слишком смелой назвать я ее не взялся бы. А тут она и в драку полезла, и грубила высокопоставленному ангелу, рискуя остаться без головы. Ее характер заиграл новыми красками. Раньше мне не доводилось видеть ее в критических ситуациях. Она, как оказалось, очень отважная, и хотя боялась, но через страх переступать умела. Это редкое качество не то, что у девочек, это редкое качество у людей.

— Мы решаем, что есть грех, — Таламриэль театрально развел руками. — И нам решать, кому и что за него будет. Вам, низшим существам, положено вести себя так, как мы говорим, и платить так, как нам хочется, чтобы вы платили. Мы Боги, а вы — наши смертные. А Боги вольны делать со смертными то, что им вздумается.

— Это место под протекторатом «Гидры». Вы хотите войны? — пригрозила Маша. — Абрата — чужая территория.

— Всё по правилам, — Таламриэль спокойно пожал плечами. — Кто-то уничтожил нашего сборщика айцура в Костяном лесу. Уверен, кто-то из местных. И нам пришлось отреагировать. Мы обещали не трогать ваши поселения, вы обещали не трогать наших сборщиков. Вы нарушили уговор, и мы нарушили уговор. Все честно. Зуб за зуб. О полномасштабной войне нет и речи.

Сборщика? Черт. Только не это. Ну откуда мне было знать….

— Как звали сборщика? — прищурилась Маша.

— Голиаф, — сказал Таламриэль. — Заклинатели Древа перестали его чувствовать. Источник айцура в этом месте закупорился.

Твою мать. Неужели это из-за меня и Маши ангелы нагрянули в Абрату? Я стиснул зубы. Как же можно было так бессовестно подставить людей? Можно сколько угодно наплевательски относиться к людям, но откровенно подвергать их опасности нельзя. Как же я не додумался? Дурак. Ну откуда мне было знать, что Голиаф спелся с ангелами? Хотя, это объясняло, почему он вел себя так нагло и не боялся привлечь внимание охотников.

— Что, Высшие силы говорят о твоей вине? — Таламриэль обратился ко мне. Высшими силами ангелы называли совесть. Совесть, которая грызла, и обвиняла меня в том, что я последний ублюдок. — По глазам вижу, что говорят. Значит, Голиафа прикончил ты? Только скажи. Признайся, уродец. Если это не ты, я могу сделать вид, что не видел тебя, и отпущу.

Вопрос вогнал меня в ступор. Город, в котором скрывались «Серые перья», известен. Скид. Маршрут до него так же понятен. Добраться туда в одиночку можно без проблем. Да и без Маши станет легче. Не придется оглядываться, не придется переживать и думать об ответственности за компаньона. В конце-концов, я привык быть один.

Так с чего мне не бросить ее тут, дойти до «Серых перьев» одному, да помочь им? А потом убраться домой.

Страшные картины в воображении заставили мое сердце облиться кровью. Дурно становилось от одной мысли, что садисты-ангелы могли сделать с Машей. Разве допустимо бросать человека в такой ситуации?

Не знаю, что заставило меня сделать такой выбор. Меня интересовало одно — билет домой. Как он ко мне попадет — значения не имело. Нужно вернуться к Милене. Но теперь бросить Машу не получалось.

Во-первых, я снова стал к ней что-то чувствовать, когда увидел, как Таламриэль над ней издевался. Что-то теплое, и немного больше, чем дружеское. Мысли встали как кость поперек горла: «Не вздумай ее бросать. Однажды ты струсил. Сбежал. Бросил все и испугался ответственности. Теперь не вздумай», но с чего бы мне брать на себя ответственность за человека, которому от меня раньше нужны были только деньги?

— Дрон, соглашайся, — резко потребовала Маша. — Это не ты убил Голиафа, а я. Иди. Ты не должен страдать за мои преступления.

Что с ней такое? Сначала в драки лезет, нарывается на смерть, а теперь хочет принести себя в жертву? Стоп. Как-то слабо верилось в такую самоотверженность. Скорей всего, ей хотелось, чтобы мир я спасал в одиночку, без ее участия. Но все же…. Жертвенность. Она была готова умереть ради людей, и я, видимо, входил в их число. Если я ее брошу — ангелы спустят с нее кожу, или будут насиловать, пока не умрет. Если не брошу — мир могут уничтожить. В том числе и мой мир. Мир, в котором жила Милена.

Что же делать? Проклятие! Ни один вариант мне не нравился! Я не хотел, чтобы умерла Милена, но теперь не мог сказать, что мне не было дела до Маши. Она тоже меня спасла. И теперь пыталась спасти. Я не понимал, из каких побуждений. Надо думать. Надо думать, как ее спасти, и как вернуться домой.

«Блин! — пронеслось у меня в голове. — С каких пор тебя волнует кто-то, кроме тебя и Милены? Очнись! Оставайся эгоистом!»

Но остаться эгоистом не получилось. Сначала казалось, что если Маша погибнет, то у меня не получится попасть домой. Меня волновало только это. Но теперь мысль о Машиной смерти пугала до дрожи. И дело было в ее жизни, а не в том, что она билет домой.

— Я его убил, — признался я, и Маша опустила взгляд в землю. — Не трогай ее, господин Таламриэль. Во славу Алландела прошу оставить девушку в живых.

— М-м-м, господин Таламриэль, — улыбнулся Таламриэль. — Слава Алланделу, — ответил он мне. — Мне нравится твоя новая манера общаться. И благодаря этому участь вас ждет не такая мучительная, как я планировал сначала.

— Но вы же сказали, что невиновного отпустите, — возразил я сдержанно.

— Думаешь, меня волнует, кто виноват, а кто нет? — Таламриэль взял с земли немного пыли и бросил ее мне в лицо. От кашля горло сжалось, а песчинки заскрипели на зубах. — Вы — природный мусор! Безродные ничтожества! И как ты, бескрылый слабак, ангельский отброс, мог заинтересовать самого Алландела?! Знаешь, прежде чем отдать тебя ему, ты на себе познаешь всю прелесть моего добродушия! Эй, вы, — Таламриэль обратился к берсеркам. — Свяжите их! Летим лагерь Цивсау!

Берсерков оказалось куда больше, чем взвод. Нас связали парализующей магией, невидимые веревки стянули каждое мышечное волокно, а заодно и отключили центр в мозге, передающий к конечностям сигналы двигаться. В общем — повязали крепко-накрепко. Не дернуться.

Когда мы взмыли над Абратой, то я увидел, как с каждой улицы взлетело еще несколько десятков берсерков, каждый из которых транспортировал двух или трех заключенных. Мы покинули пределы Темноты неизбежности, и я увидел, как над лесом занимался рассвет. Солнце слепило меня.