Но нет, в ее взгляде не было обиды, только глубокое, серьезное понимание и забота.

Она стыдливо притронулась к щеке Рода кончиком пальца — легко, почти не касаясь кожи. Он взял ее за руку, прижал к щеке и поразился тому, какая маленькая у нее рука.

Снова закрыл глаза, крепче сжал ее руку.

Вдалеке замычала корова, ветер растревожил поле пшеницы.

Голос девушки прозвучал тихо и очень нежно:

— Милорд, делайте со мною что хотите. Большего я не прошу.

«Большего я не прошу…» Любви, она хотела любви, пусть всего на минуту, пусть за ней по пятам кралась разлука, пусть, оглянувшись назад, она поймет, что то была вовсе не любовь, а похоть. Пусть ей достались бы только тоска и боль, но она отчаянно хотела любви.

Род смотрел в ее глаза — в них стояли слезы.

Он снова закрыл глаза и увидел лицо Катарины, а рядом с нею — лицо Туана. Он придирчиво всмотрелся в эти лица и признался себе в том, какая это чудесная пара — прекрасная принцесса и галантный молодой рыцарь.

А потом рядом с лицом Туана возникло его собственное лицо, и некая часть разума Рода приказала: «Сравни!»

Пальцы Рода судорожно сжались, он услышал, как бедная крестьянка негромко вскрикнула от боли.

Он разжал пальцы, посмотрел на нее. И рядом с ней отчетливо увидел лицо Катарины.

Он смотрел на них обеих. Одна принимала от него услуги, другая была готова оказать услугу ему. Внезапный гнев сдавил грудь Роду, гнев на Катарину за ее себялюбие, за ее намерение подчинить весь мир своей воле. Он злился и на эту несчастную крестьянку за ее тупую покорность и решимость отдаться первому встречному, он злился на нее даже за ее тепло и нежность. Злость да-

вила грудь Рода все сильнее. Он злился и на себя самого, на того зверя, что жил внутри него. А его пальцы уже цепко сжали плечи крестьянки, он схватил ее и швырнул на сено. Она ахнула от боли и сдавленно вскрикнула. Но вот его губы с силой прижались к ее губам. Род сам поражался своей звериной жестокости: он кусал губы девушки, буквально вгрызался в них, потом, грубо надавив на ее подбородок, заставил разжать губы, прижал язык к ее языку. Его руки сновали по ее телу, пальцы цепко сдавливали плоть.

А потом ее ногти вонзились в его спину, и все ее тело изогнулось в одном страшном пароксизме боли. Но вот она обмякла, и грудь ее сотрясли сдавленные рыдания.

Злость Рода превратилась в ничто, но при этом что-то всколыхнула в его душе, и Род ощутил прилив угрызений совести.

Он скатился в сено. Губы его вдруг стали мягкими, нежными, молящими, руки — мягкими и заботливыми. Род тихо, как ребенка, гладил девушку.

Она судорожно вдохнула, тело ее снова напряглось.

«Идиот,— издевательски хохотал внутренний голос.— И зачем тебе вздумалось ее ласкать? Ты ей только еще больнее сделал!»

Род, готовый сгореть со стыда, собрался отвернуться, но все же отважился взглянуть в глаза девушки… и увидел в них неприкрытую страсть, требовательную, призывную. Эта страсть манила его, затягивала в водоворот чувств, охвативших незнакомку. Ее губы, влажные и теплые, разжались, и Род, припав к ним, погрузился в полные света бездны, где не было ни зрения, ни слуха, а одни только прикосновения…

Род оперся на локоть и посмотрел на девушку. Та лежала рядом с ним обнаженная, прикрытая его плащом. Ткань плаща почти не скрывала ее форм, и Род любовно скользил по ним взглядом, впитывая ее красоту, фиксируя ее в памяти. Это было зрелище, которое ему не хотелось бы забыть.

Он нежно ласкал ее. Она улыбалась, бормотала что-то, потом закрыла глаза, повернула голову набок.

А потом открыла глаза и искоса глянула на него. Губы ее припухли и покраснели.

— У тебя изумрудные глаза,— прошептал Род.

Она томно потянулась, улыбнулась, обвила руками его шею и притянула к себе. Поцелуи ее были медленными, долгими.

Род смотрел в ее глаза, чувствуя себя невероятно счастливым и совершенно примирившимся с миром. Мир? Да пошел этот мир куда подальше!

Не сводя глаз с девушки, Род приподнялся, неторопливо зыркнул по сторонам. Над головой — купол голубых небес, рядом — вороха одежды.

Он опустил глаза. Ничего не существовало сейчас, кроме нее, и что удивительно — это Роду было по душе. Его переполнял покой, он чувствовал всю полноту жизни, он был совершенно счастлив, его радовало все — этот мир, эта жизнь, он был един с ними, с Богом, а больше всех — с ней.

Род пробежался пальцами по ее прикрытой плащом груди. Девушка закрыла глаза, сладко заворковала, а когда его рука замерла, открыла глаза и посмотрела на него. Улыбка застыла на ее губах, во взгляд прокралась тревога.

Она испуганно спросила:

— Вам нехорошо, господин?

Он улыбнулся, но взгляд его был серьезен. Приоткрыв глаза, он медленно кивнул:

— Нет. Мне очень хорошо.— Род наклонился и поцеловал девушку — медленно, почти нежно, и отстранился.— Да, мне хорошо, и притом как-то странно… так хорошо мне никогда в жизни не бывало.

Улыбка вновь озарила ее лицо. Но вот она отвела взгляд, посмотрела на свое обнаженное тело, а когда глаза ее снова встретились с глазами Рода, в них затаился страх.

Род заключил ее в объятия и перевернулся на спину. Тело девушки на миг напряглось, но тут же расслабилось. Она тихонько вскрикнула — то ли всхлипнула, то ли вздохнула, уткнулась лицом в плечо Рода и замерла.

Род залюбовался гривой ее огненно-рыжих волос, разметавшихся по его груди, лениво улыбнулся и закрыл глаза.

— Род,— прошептал у него за ухом голос Векса, и мир нахлынул на него со всех сторон.

Род вздрогнул и еле слышно щелкнул зубами в знак того, что слышал робота.

— Большой Том уже оделся и направляется к этому стогу.

Род рывком сел и, прищурившись, взглянул на солнце. Судя

по всему, день близился к полудню.

— Что ж, пора вернуться в мир живых,— проворчал Род, вздохнул и потянулся за одеждой.

— Милорд? — Девушка печально улыбалась. Глаза ее были полны тоски, но эта тоска быстро сменилась смирением и решимостью.— Мне будут дороги воспоминания о нашей встрече, милорд,— прошептала она, прижимая к груди плащ Рода.

Ее широко раскрытые глаза не мигая смотрели на него.

Это была молчаливая мольба о надежде, но он не мог подарить ей этой надежды, потому что ему больше никогда не суждено было с ней увидеться.

И тут Род понял, что она ждет от него вовсе не надежды, а совсем иного: грубости, выговора за дерзость, за то, что она возомнила, будто чего-то стоит — хотя бы благодарности.

Она понимала, что это принесет ей боль, и все же молила, ибо всякая женщина живет любовью, а она была тридцатилетней женщиной в стране, где девушки выходят замуж в пятнадцать. Она уже успела свыкнуться с мыслью о том, что большой и долгой любви в ее жизни не будет, что ее удел — довольствоваться жалкими крохами.

Сердце Рода дрогнуло, потянулось к ней, пусть к этому чувству и примешивались угрызения совести.

Ну и, конечно, он промямлил ей одну из тех заученных фраз, которые мужчины говорят женщинам только для того, чтобы успокоить их, и только потом понимают, что все сказанное было чистейшей правдой.

Род поцеловал ее и сказал:

— Это была не жизнь, милая, но это было то, ради чего живут.

Позже — Род сидел верхом на Вексе и оглянулся, когда рядом с ним уже восседал на своей кобылке Большой Том и сердечно махал рукой своей подружке — Род взглянул в глаза девушке и увидел в них отчаяние, страх от грядущей разлуки и вновь — эту бессловесную, страстную мольбу о даровании хоть капли надежды.

Если верить Тому, то и капли было многовато, но ведь Роду наверняка было не суждено увидеть ее вновь… Нет, то будет даже не искра надежды — так, легкий блик. Разве от этого кому-то станет плохо?

— Скажи мне, как твое имя, милая!

Даже не искра — а глаза девушки вспыхнули праздничным костром.

— Меня зовут Гвендилон, милорд!

А когда они отъехали подальше и девушки скрылись из глаз за холмом, Том тяжко вздохнул и сказал: