Катя принесла два металлоискателя. Один из них был отечественный, зеленый армейский, а другой, легкий и серебристый, импортный.

— Петя говорил, что армейский лучше, чувствительнее, но потом стал пользоваться только импортным. И дочка любила с ним играть… — сказала Катя и вспомнив что-то, утерла глаза.

— Мышка бежала, хвостиком махнула, и полетели клочки по закоулочкам, а с ними и вся наша жизнь… — скорее, как мысль вслух, тоскливо проговорила она.

— Дочка теперь все время у моей мамы, боюсь ее сюда приводить, — голос ее сорвался, она отвернулась.

— Катенька! Ну, что же ты, ей-богу… Говори сейчас же, что я могу для тебя сделать?! — сама чуть не плача, порывисто взяла ее за руки Вера.

— Прости. Хватит об этом, — усталым, но уже спокойным голосом твердо сказала Катя, освобождая свои обессиленные, будто иссохшие руки.

Вере до смерти стало жалко подругу, она бы все на свете отдала, только бы ей помочь. Ей было невыносимо смотреть на Катю, глаза ее наполнились слезами, и она минуту беззвучно плакала, низко наклонив голову. Она всегда плакала неслышно, только для себя одной с тихой детской беспомощностью. Безмолвные слезы текли по ее щекам, она торопливо их вытерла и стала прощаться. Ей хотелось поскорее взять металлоискатель и уйти.

Сначала она хотела взять армейский, но он показался ей некрасивым и громоздким, и она взяла импортный. Ей понравилась его клюшка, которая ладно фиксировалась на предплечье, миниатюрный дисплей тоже удобно располагался над кистью, а похожим на блин с прорехой датчиком легко было водить над землей.

— Удачи тебе, Цветик-семицветик! — обняла ее на прощанье Катя.

— Тебе и твоему Пете, тоже, — улыбнулась в ответ Вера.

По дороге домой Вера думала о Сергее.

Она всегда о нем думала, вспоминая их последние встречи и то, о чем он ей рассказывал. Ей все время хотелось видеть и слушать его. Ей казалось, что она вообще не живет, когда она не с ним, а он и не догадывается, как она его любит. Когда мы вместе, весь мир исчезает и остается только он и я. А как красиво он говорит! С ним можно говорить обо всем, и он способен все понять. У него энциклопедическая широта ума и ясность мысли. По сравнению с ним, я ужасно глупая, и когда начинаю много говорить, боюсь, что ему надоем.

Но иной раз, если послушаешь его, создается впечатление, что в жизни нет ничего хорошего, все-то он не одобряет, ни во что не верит. Мне даже совестно становится за то, что все у нас так плохо устроено. Его гнетет какое-то внутреннее неблагополучие. Боюсь, у меня никогда не хватит смелости его об этом спросить. Но, об этом легко догадаться, когда не в силах сдерживаться, он обрушивается на всю несправедливость, которая происходит вокруг.

Только я считаю, что его высказывания о том, что «все у нас плохо» сродни завываниям кликуши. Дельная мысль начинается там, где говорят не только о том, что у нас все плохо, а о том, как с этим бороться. Чтобы противостоять несправедливости, нужно что-то делать, а не ныть, плывя по течению. Для этого нужно личное мужество. Все поправимо, не перевелись еще благородные люди. Их мало, но их никогда и не было много. А ему его безрадостные мысли заменяют чувства. Даже когда мы одни, он словно ждет кого-то. Кого?

В наших отношениях не хватает чего-то главного, в них, как в старых советских фильмах: без причины и без конца все как-то замедляется, тянется и тянется, и заканчивается ничем. Мне кажется, он относится ко мне с каким-то снисхождением, как старик к ребенку, и только терпит мою нежность, не отвечая на нее. Он до сих пор не сказал мне ни одного ласкового слова, какие обыкновенно говорят влюбленные в романах или в кино. Он и не любит ничего из того, что я люблю, например, цветов или животных, особенно лошадей, он считает, что они тупые, а я, так совсем наоборот. И про кошек у нас с ним постоянный спор.

А ведь так приятно шептать друг другу теплые слова, которые согревают душу, обмениваться нежными, а не чувственными поцелуями, подолгу смотреть друг другу в глаза. Еще хуже, когда он начинает молчать. Когда он мочит, мне кажется, он думает о другой. Как хочется сказать ему: «Мне страшно, милый!» Все у нас как-то все не так. Скромная и, пожалуй, не очень умная, она сердцем догадывалась о том, что для Сергея было закрыто.

‒ Да, мой милый, все у нас не просто, ‒ тихо прошептала она и дважды кивнула в подтверждение собственных слов, подумав, что нет у нее хорошей любви.

Безмятежная ясность ее лица сменилась глубокой задумчивостью. Все, что было для Веры неопределенно и расплывчато, стало простым и понятным. И неожиданно для себя она решила, что пойдет в пещеры вместе с ними и будет им помогать искать клад. Вдруг она им пригодится?

Вера принесла металлоискатель к Сергею домой.

Вскоре пришел и Алексей. По телефону он предлагал собраться у него, но Сергей отказался и Вера, хоть ничего и не сказала, была ему за это благодарна. Несмотря на роскошь квартиры Алексея ‒ или, возможно, как раз из-за нее, она казалась Вере какой-то ненастоящей, и Вера чувствовала себя там принужденно.

У Сергея на кухне они оба ощущали неприхотливое очарование своего угла. Тесно и бедно, зато уютно. Они сидели втроем за небольшим столом, рассчитанным на одного «заседавшего», и пили чай. Тепло от газовой плиты благостно расслабляло. Громко шумел закипающий чайник и волнами раскатывался запах свежеиспеченного хлеба и чего-то еще, задушевно-домашнего.

— Ты нашел ленту с планом? — спросил Алексей, посмотрев на Сергея как-то отстраненно, будто издалека.

— Нет. Все обыскал, как в воду канула…

Недоуменно вскинув плечи, поднял на Алексея глаза Сергей. В нем было заметно какое-то замешательство, свидетельствующее о внутренней борьбе, ‒ сказать, не сказать?..

— Даже внеочередную уборку сделал. Не иначе, как хап ухватил, — отогнав от себя невеселые мысли, беззаботно улыбнулся Сергей под испытующим взглядом Алексея.

Накануне Алексей ему звонил, он хотел еще раз сверить их маршрут и результаты поисков с картой на шелковке, и Сергею ничего не оставалось, как признаться ему, что она исчезла. О том, что у него украли срисованную схему и взломали квартиру, он не сказал. Не хотелось портить настроение другу, ведь помочь ему тот ничем не мог. Случилось, ну и черт с ним! Переживем. Как будет, так и ладно. Сергей без труда по памяти восстановил текст и карту. Ошибки тем и опасны, что всегда повторяются, отчего-то подумалось ему. Хотя впору было подивиться, как усердно и слепо подготовлял он надвигавшуюся беду.

— Можно, я пойду с вами? — неожиданно для Сергея, Вера тихо попросила у Алексея. — А то, вы еще собьетесь с дороги… — стараясь побороть смущение, добавила она с несмелой улыбкой.

И чувствуя, как ее, начиная с шеи, заливает красным жаром, она покраснела еще сильнее, мучительно, до слез! Ее пальцы, вздрагивая, теребили поясок серого трикотажного платья. Сколько Алексей помнил, это платье он видел на ней всегда. Под ним проступали грубые швы старомодного белья. На груди она приколола сегодня пластмассовую брошку, по цвету и форме похожую на слоеный пирожок.

— А ты сама, ее знаешь? — взглянув ей в глаза, серьезно спросил Алексей. Он был немногословен и явно чем-то озабочен.

— Да. В жизни все дороги должны вести к мечте, — подумав, робко ответила Вера, трогательная в своей простоте.

Вся наша жизнь вечный конфликт действительности с мечтой. Глядя на нее, подумал Сергей. Он сам находился не в ладах с действительностью, балансируя на грани между грезами и реальностью. В приветливой улыбке Веры ему виделось что-то наивное и даже глупое. Ясная простота ее бесхитростной души раздражала его. Она беспечно улыбается всем и каждому с искренним дружелюбием, как будто видит в людях только хорошее. Исходя из этого, легко представить ее несчастливую судьбу.