Он посмотрел на улыбающееся лицо Варасина, который ему отвечал: – Я считаю вас человеком, который хоть и воюет в гитлеровской армии, но не имеет ничего общего с военными целями Гитлера. Я только после того, как пробыл тут, узнал, что такое возможно. Раньше я представлял все себе несколько иначе. Я думал, что существует несокрушимое единство системы Гитлера с людьми, которые в этой войне сражаются за эту систему. Но я научился понимать, что это единство очень хрупкая вещь. Среди вас есть что-то вроде определенной инерции мышления. Она мешает таким людям как вы просто порвать с системой, за которую вы сражаетесь. И еще есть представления о нашей стране и наших людях, которые вдолбили вам в головы. Когда немцы смогли бы начать мыслить самостоятельно и самим убедиться в том, во что они верят, и в правильности того, что они делают, это очень пошло бы им на пользу.

Биндиг выслушал его не шелохнувшись. Втайне он восхищался русским, потому что требовалось мужество, чтобы в его положении говорить что-то в этом роде. Но, возможно, это было не мужество, а только уверенность, исходящая из его убежденности в том, что Биндиг не смог бы предать его, не подвергая опасности Анну.

– Чего вы хотите? – спросил он. – Может быть, вы хотите убедить меня перебежать к Советской армии?

Русский вежливо сказал: – Мне хотелось бы, чтобы я смог.

– Если бы все пошло так, как вы хотите, то мне пришлось бы провести остаток своей жизни в Сибири под надзором комиссара?

– В Сибири лето жаркое, а зима очень морозная, – сказал русский, – но зато остаток вашей жизни мог бы быть значительно длиннее, чем остаток жизни гитлеровской системы.

– Вы очень стараетесь объяснить мне ваши идеи. Но, собственно, для чего? Я солдат. В ваших глазах я даже ваш непосредственный враг. Вы знаете, почему я не могу вас выдать. Но думаете ли вы, что я не сделал бы так, если бы обстоятельства были хоть немножко другими?

– Я убежден, что вы сделали бы это, – ответил русский. – Но, несмотря на это, я считаю вас человеком, которому стоит объяснить, что он борется за неправое дело. Помните тот вечер, когда вы пытались своим ножом открыть консервную банку? Вы один из тех, кто еще не погиб от гитлеровского яда. Вы умный человек. Усилия, которые вы прилагаете ради плохого дела, достойны лучшего применения. Вы должны вовремя прекратить служить проигранному делу и встать на сторону лучшего дела.

– А если я этого не сделаю?

– Я попытался дать вам совет.

Через какое-то время он добавил: – Но решения о вашей жизни и вашем будущем вы, конечно, должны принимать сами.

Биндиг закурил новую сигарету. Он взглянул за двор и увидел вдали дома деревни, спрятавшиеся под снегом. У-2 тарахтел с востока по направлению к деревне. Он летел невысоко. Долетев до деревни, самолет сделал вираж и выпустил один диск из своего пулемета.

– Теперь они уже и среди белого дня стреляют по домам, – неразборчиво пробормотал Биндиг.

Русский, похоже, разобрал его слова, но не подал виду. Немного позже он неожиданно спросил: – Вы когда-то читали Шиллера?

– В школе. Это было уже давно.

– Вам нужно прочитать его теперь.

– Я мог бы купить его во фронтовой книжной лавке. За одну марку и девяносто пять пфеннигов. Избранные произведения Шиллера, издание полевой почты. Что вы ожидаете от меня, если я его теперь прочитаю?

Русский пожал плечами и молчал.

– Знаете, – сказал задумчиво Биндиг, – когда я проходил подготовку, у меня был один офицер, который читал книги. Он узнал, что я тоже когда-то имел дело с книгами. Тогда он рекомендовал мне, если я однажды окажусь на фронте, в перерыве между двумя тяжелыми боями в спокойную минутку читать Шиллера. Это придало бы мне силу и мужество. А я забыл это делать.

Русский молча следил своим взглядом за У-2, который делал разворот высоко над деревней и качал крыльями. Тогда он сказал: – В нашей армии есть люди, которые читают Шиллера, чтобы получать от него силу, чтобы освободить немцев от Гитлера и от его системы.

Биндиг легко пошевелили рукой. – Давайте оставим это, – сказал он, – это ни к чему не приведет. Почему вы, собственно, никогда не делали попытки вернуться через фронт к вашим войскам?

Русский помолчал некоторое время. Он не был смущен. Он рассматривал У-2, который спустился ниже и с тарахтящим двигателем кружился над деревней, время от времени постреливая вниз.

– Так, так…, – сказал он, наконец, показывая на самолет. – Наши летчики снимают мерку…

В один из следующих дней в роте появилось пятеро русских. Они пришли пешком однажды утром, с высоко поднятыми воротниками шинелей, покрытыми инеем от их дыхания, усталые, но с проворными глазами. Невысокие, уже не молодые мужчины с широкими лицами. Они доложили о своем прибытии Альфу. Один из них говорил по-немецки, но другие тоже понимали команды и много других знакомых выражений. Немецкий ефрейтор, который сопровождал их, доставил их Альфу и снова удалился. Он пошел тем же путем, которым он прибыл с русскими, и он маршировал через деревню по направлению к дороге, которая вела на запад. Цадо был в дороге. Он получил кофе и хлеб. Он стоял перед своей квартирой с буханками хлеба в руке, когда приблизился ефрейтор. Сначала он не заметил, что Тимм приближался к нему сзади. Но потом он услышал шаги унтер-офицера и повернулся к нему. Тимм из своей квартиры видел русских, маршировавших по улице. Он сразу заметил, что это русские, хотя на них и была немецкая форма. Он окликнул ефрейтора, который недовольно остановился: – Эй, что за пятерых трофейных германцев ты там притащил?

– Пять человек, – ответил ефрейтор, – они у вашего командира.

– Я это видел, – проворчал сердито Тимм, – или ты думаешь, что я считать не умею?

Ефрейтор ухмылялся. – Сегодня важно уметь считать. Например, пара сигарет, которые дают с продовольственным снабжением.

– Не серди меня! – зашипел Тимм. Но он засунул руку в карман и бросил сигарету ефрейтору. Это был пожилой мужчина, который шагал не очень прямо, и лицо его было как коричневая кожа.

– Русские, – сказал он, когда зажег сигарету, – чтобы ваша банда, наконец, научилась, как вести войну.

– Иисус, Мария, – зарычал Тимм раздраженно, – самое позднее, при следующем таком ответе ты потеряешь несколько коренных зубов, если они у тебя еще остались! Что эти парни здесь делают?

– Дружище, – добродушно ответил ефрейтор, – я ведь не Иисус Христос, и я не могу знать все. Я должен был только привести их сюда. Что они здесь должны делать, знает ваш шеф. Сигарета хорошая. У вас еще найдется?

– Исчезни! – яростно заорал на него Тимм. – Убирайся, пока свиньи тебя не загрызли! Затем он отправился к Альфу, и Цадо локтем открыл дверь в их жилище. Он вывалил хлеб на стол и поставил посуду с кофе рядом. Потом он сказал Биндигу: – Снова начинается, малыш. Как раз привели пятерых русских, власовцев. Опять работа для смертников. Если бы я при этой операции оказался больным, мне, пожалуй, было бы приятнее…

Час спустя их выстроили, и Тимм листал свою записную книжку. Он зачитывал: Цадоровски, Биндиг, Паничек… После этого он прочел еще семь других имен.

– Выйти! – приказал он тогда. – Ждите меня в канцелярии.

Они вышли, тяжело ступая, в то время как он распределял служебные задания между оставшимися солдатами роты.

Перед канцелярией Цадо с шумом плюнул в снег и сдвинул шапку на затылок. Расчесывая спутавшиеся волосы, он с безразличной интонацией сказал другим: – Ребята, хорошенько рассмотрите еще раз наше гнездышко. Мне кажется, мы отправляемся в поездку с небольшим багажом. Если мы не вернемся и умрем, значит, мы поехали в неправильном направлении. чесался спутанные волосы, он говорил безразлично другим?

Тимм прибыл спустя пару минут. Он уже издалека закричал: – Ну, ну, не стойте там как болваны! Построиться! Или вы думаете, я буду с вами день рождения праздновать?

Десять солдат выстроились, и Тимм мимо них вбежал в дом.

Альф сидел в канцелярии и говорил с пятью русскими. Они все немножко знали немецкий язык, и понимали, прежде всего, военные команды. Один из них переводил то, что другие не понимали. Это были мужчины, которые казались очень старыми по сравнению с солдатами разведывательной роты. Тимм попытался, рассматривая их, понять, что скрывается за странным выражением их лиц. Это не были боязливые, и не недоверчивые лица тоже, и, все же, они в то же время были и теми и другими.