— Но ведь проект BERS был не его! — Аска обернулась ко мне, и я понял, что она мне завидует. Эта сумасшедшая немка не считает меня убийцей, не считает меня жуликом — с моим-то имплантированным телом. Она мне по-черному завидует.

— Не его. Но то, что он мне вшил, было модифицировано. Как — не знаю.

— И ты…

Вот ведь дурище, а.

— Послушай. Мне предлагали добровольно сдаться врачам. На распил. Чтобы эту дрянь вычистили — из ствола мозга, из почек, из сердца…

Боже ты мой, как приятно вот так об этом рассказывать — сидя на трупах шестнадцати человек. Эдакий предмет гордости — костыль с лазерной пушкой, честное слово. Все мы любим свои костыли, особенно если они такие навороченные.

— И ты не согласился.

Это что — одобрение? Понимание? Плевать. Я выговорился, и мне хотелось курить, в пустой головешке плавали останки совести, перемешанные с отчаянием и транквилизаторами.

Я-то выговорился, только мне теперь с этим дальше жить.

— Ты странный, болван.

— Да? Поздравляю. Ты поняла.

Аска присела на край кровати, внимательно меня рассматривая.

— Ты ведь никогда не использовал этот свой «берсерк», хотя, судя по твоему списку, висел не раз на волоске.

Правильный ответ звучит так: «Я никогда раньше не боялся остаться одному». Но, увы, Аска, ты обойдешься враньем — я просто обречен на вранье. Вернее, на полуправду: я не скажу главную причину.

— Для блэйд раннера «берсерк» почти бесполезен. Тайиб доказал, что Еву нельзя просчитать — ее реакция и выстрелы всегда быстрее. На одну тысячную секунды. Ровно на одну чертову тысячную. Так что…

— И ты все равно продолжил ходить на этот семинар?

Это не вопрос. Настоящий вопрос звучит так: «Почему ты учился этому, если это бесполезно против Ев?» Как бы тебе объяснить…

— Ты хотел умереть?

«Ага, так я тебе и сказал».

— Нет. Я хотел стать лучшим в невозможном.

Она встала с кровати и одернула свою пайту, слегка приподняв уголок губ:

— Что ж ты тогда не стал учиться пускать фаерболы?

Я закрыл глаза.

— Хорошо, что тебя тогда не было рядом. И твоих дурацких советов. А то я бы полез изучать книги по прикладной магии.

Она пошла к дверям — таким шагом идут на выход, когда понимают, что пора уходить. Но она почему-то задержалась в дверях. «Господи, банальность-то какая… Ну давай, давай уже что-нибудь презрительно-утешительное!»

— Да, хорошо, что меня не было. Потому что тогда сегодня ты бы сжег этих «чистых» фаерболами.

Это был наглый комплимент моему упрямству, и она вышла, так и не дав мне ответить. А я остался, и у меня в мозгах навзрыд рыдали слова Майи о том, что я тупой упрямец, что я лучший. Она так и не поняла, что меня нельзя загонять в угол — не поняла ни тогда, когда мы встречались, ни сейчас.

Я чертов слабак, который на своей слабости соорудил гору мертвых тел. И теперь у меня дело, к которому оборваны ниточки, ненависть почти всех и вся, подозрения начальства, зависть напарницы.

А еще мне надо вернуться домой.

Я сцепил зубы.

«Ну почему мне так тяжело каждый раз возвращаться домой?!»

Обливаясь потом и тяжело дыша, я выбрался из лифта и обессилено прислонился к стене у своей двери.

— Все, готов?

— Фиг тебе.

Аску я видел четко, и это уже было достижение.

— Вот к чему это геройство? — поинтересовалась она. — Ты выписался, а значит, завтра с утра тебе на работу. А так бы еще…

— Дома стены лечат.

Я шарил по карманам в поисках ключей, пока не увидел их перед лицом. «Так, навести резкость, прекратить дрожать». Аска подергала связкой из магнитных и механических побрякушек и спросила:

— Это ищешь?

Я поморщился от резкого дребезжащего звука — как зондом по барабанной перепонке, ей-ей, — и отобрал их у нее.

— Извини, на посидеть и так далее — не приглашаю. После первого-то свидания.

— Болван, — улыбнулась Аска. — Не было никакого свидания.

— Не было? — изумился я, угомоняя разошедшийся пульс. — Тогда тем более…

На лестнице застыл какой-то паренек, глядя, как я, облокотившись на стену, ковыряю замок, но Аска, не поворачиваясь, сказала «брысь», и он исчез, пропуская ступеньки. Я даже не понял, поднимался он или спускался, потому что сердце как раз решило приостановиться — причем слишком резко.

— «И так далее» ты и сам сейчас не потянешь. Так что я не в обиде.

Подколка была настолько очевидной, наглой и настолько четко вела к облому, что я даже не стал реагировать. А вообще, она хорошая. Видимо, решение выписаться из госпиталя Аска истолковала по-своему и очень даже в мою пользу — так что вела себя даже почти любезно и на удивление мило. Плечо она мне, конечно, подставлять не стала, но, подозреваю, вовсе не из вредности.

По-моему, просто не хотела обижать своего сильного напарника проявлениями жалости.

Рыжая тем временем сделала ручкой:

— Ладно. Жри вовремя стимуляторы, отсыпайся и — до завтра.

Взметнулась огненная грива, исчезла за створками подошедшего лифта, и я открыл наконец дверь к себе в квартиру, где не был уже двое суток. Аянами стояла прямо у входа, так что я невольно чуть не выпал назад — на лестничный пролет.

«Ну что ж такое, я же просил спрятаться!»

Аккуратно закрыв за собой дверь, я попытался приостановить сумасшедший пульс и выровнять дыхание. В глазах попеременно то темнело, то светлело, и этой своеобразной морзянкой организм всячески намекал мне, что я завтра никуда не пойду.

— Что с вами, Икари?

Ее голос был обычным — тихим, ровным, ни единого колебания или всплеска, но мне почему-то почудилось, что она меня очень ждала. Хотя бы потому, что торчала у дверей, едва заслышала мой голос снаружи.

Этот вопрос. Это неожиданное волнение. Это здорово, оказывается, раздражает — если помнишь еще, какую цену ты заплатил, чтобы тебя вот так вот снова встретили у дверей — внимательным алым взглядом. Ну и чтоб совсем уж быть точным — если помнишь, что это всего-навсего эмуляция заботы.

Не говоря ни слова, я разулся — еще один приступ тахикардии — и обошел ее.

«Ты что творишь, мудак? Ты же сделал все, чтобы испытать это еще раз!»

Да, именно что все. И даже больше. Черт побери, как же болит в груди.

Я закрыл глаза. Надо понимать, подкрашенные брызгами осколки шлема Майи — это плата за щемящее чувство тоски по Рей. Тот парень, которого выстрел отбросил на колонну — за наши совместные завтраки. Тот, который слег последним, — за… За… ну, скажем, за то, как она мне лечила руки.

На кухне я просто упал на стул и вцепился пальцами в волосы.

Больно. Мерзко.

Я рад, что она жива и будет жива, но мне чертовски хреново на душе. Не то чтобы противно быть рядом с ней, видеть, слышать ее — просто противно. Точка. Мог бы — отправил ее куда-нибудь, с глаз долой, чтобы помнить только о своей спасительнице, изредка думать о ней и всласть бичевать себя за то, что я поступил правильно.

— Вы хотите есть?

— Нет.

Она стояла сзади, за спиной. И вот за это я даже был благодарен ей: Ева не искала моего взгляда, не заискивала, не пыталась понять — может, это она в чем провинилась. Словом, вела себя снова как идеальная девушка, которая просто должна мне сниться, о которой я не могу не думать.

Которой бы лучше не было. Совсем.

Тишина. Я открыл глаза и сообразил, что сижу над давно застывшей кашей, разведенной молоком. «Это она, наверное, как всегда — в полседьмого разогрела». Рядом стояла чашка с простывшим кофе, и на поверхности жидкости уже собралась какая-то мерзкая пленка — вечно она там собирается. Я потому всегда и пью кофе еще горячим, чтобы не видеть наглядного подтверждения всем гадостям из передач о нездоровой пище…

Мне стало совсем нехорошо — и мое состояние красноречиво подтверждало: я устроил ту резню ради самого себя. Чтобы это все у меня было. И теперь, получив желанное, я включил реверс.

— Вам плохо?