— Да, Синдзи.

Вот так вот. Просто и без всякого бытового надрыва: «Да, Синдзи». И пингвина она своего сдала…

— Почему?

Кацураги протянула руку и движением взлохматила мне чуб. Я обомлел от этой неожиданно естественной ласки.

— Просто больше никого не жду, Синдзи. Спокойной ночи.

За дверью меня ждал «виндикатор», пролетом ниже пасся еще один. Тоскливо это все: она там осталась одна, завтра у нее работа, еще один год впереди и куча незнакомых людей вокруг. Даже ее странный подчиненный — и тот дома синтетика прячет.

Щит АТ-поля над парковкой почему-то отключили, и пушистый снег ровно ложился на посадочный балкон. Пахло тут соответственно: от острого кислотного запаха отчаянно зачесалось в носу. Я натянул маску и поднял ворот плаща.

— Как там праздник?

С трудом удержавшись от прыжка в сторону, я повернул звенящую шею: в горле бился перепуганный пульс. «Что-то нервы ни к черту…»

— Добрый вечер, Кадзи-сан.

Скешник стоял у дверей подъезда, опираясь спиной на стенку, и даже сквозь маску проступала эта его улыбочка. Был он расслаблен, небрежен и затянут в наглухо застегнутый плащ — мятый плащ, само собой. Мы пожали руки, и раздражение улетучилось: явно ведь хороший человек, и пришел он к капитану.

— И как там Мисато?

— Она там совсем одна. И ей одиноко, — брякнул я и прикусил язык.

— О, даже так? — брови Кадзи поползли вверх. — И ты что, что-то в этом понимаешь?

Ощущение, что передо мной стоит хороший человек, испарилось, как и не было. Дать бы тебе по рылу, паразит. Тоже мне еще, взрослый дядя выискался. «Понятия не имею, что там у вас двоих в прошлом, но не хер со мной так разговаривать. Ты сам-то много понимаешь».

Редзи Кадзи изучающе смотрел на меня, ожидая какого-то ответа, за моей спиной сопели фильтрами «виндикаторы», а еще группка спецназовцев торчала около машины. Был какой-то долбаный второй смысл в этом обмене репликами, но черт меня побери, если я знаю, какой именно. Ревность? Зависть? Мы сейчас делим капитана? Да что, мать вашу, происходит?!

— Гм. Будем считать, что ты понимаешь, — вдруг сказал Кадзи и совсем уже повернулся, чтобы войти в подъезд.

— Она сказала, что уже никого не ждет, — злым тоном сообщил я ему в спину.

И господин тактик дернулся, словно я ткнул его между лопаток.

— Так и сказала?

— Да.

— Понятно. Ну, я, собственно, и есть никто.

Кадзи исчез за дверью подъезда, а я оглянулся. Неподвижные силуэты «виндикаторов» медленно притрушивало густым отравленным снегом.

Потолок, располосованный тенями жалюзи, тягуче пульсирующий свет за окном. Тошнотворное желание рвануть в сон и отчаянная, глупая, безнадежная работа мозгов. Я до смерти хочу заснуть — и не могу. Хоть овец считай.

— Почему ты не спишь?

Я повернул голову. Рей лежала на боку, я не видел ее лица, но знал, что Ева уже какое-то время на меня смотрит: от ее взгляда у меня словно горела щека. И это было единственное приятное ощущение во всем теле.

— Не знаю.

Она не стала продолжать разговор, но мне почему-то показалось, что Аянами хотелось что-то сказать. Или спросить. Эти синтетики без функционала такие… Такие… Я повернулся к ней и положил ладонь на теплую щеку:

— Рей, я ненавижу людей. Мы превратили себя черти во что. Сначала закон о тайне личности, потом право на немедицинское протезирование. Потом гребаное искусственное вынашивание. Потом…

Я задохнулся. Мать-природа, успешно нами убитая, похоже, здорово пошутила на прощание: мол, нет меня больше, детки, резвитесь, как хотите. Хоть вешайтесь. И мы рады стараться. Какого хера мы до сих пор используем слово «недоносок» как ругательство? Я, черт возьми, вижу кучу недоносков каждый день, и сам таковым являюсь.

И ведь что характерно: до сих пор есть организации феминисток, а движения за замедление прогресса сошли на нет. Всем нравятся сильные мышцы, хрупкие, но быстрые мозги, упругие буфера. Родился не специалом? Заработал? Или родители богатые? Поздравления, ты сорвал джек-пот из вытяжек и имплантатов. И добро пожаловать в зарю нового человечества. Осталось вот понять: утренняя она — эта самая заря — или вечерняя.

И финальным аккордом: мы все дальше друг от друга. Все жиже чужая логика, все менее интересны поступки окружающих — так, пожать плечами. Я вот до сих пор не в курсе, кто именно изо дня в день ругается в соседней квартире.

— …Мне нравится, когда первой новостью вечером показывают жестокое убийство. Наверное, кто-то там понимает, что нас надо тормошить.

Я замолчал. Рей слушала, просто слушала. Она не полезла с поцелуями, не вставила ни слова в этот прорыв дерьма — всего лишь положила свою руку поверх моей.

Звонок был тягучим, медленным и липким. Я сел в кровати и продрал глаза: воет входящий сигнал видеофона, а будильник подаст голос через пару минут, а Рей уже сидит на диване — так, чтобы не попасть на камеру. Набросив халат, я подтащил свою тяжелую голову к столу.

— Да.

— Доброе утро, Икари.

На экране была какая-то сочащаяся влагой стена, была лампа где-то повыше, и был Каору Нагиса.

— Правильно, сразу к делу, — сказал синтетик.

Я пытался расцепить зубы — и получалось это скверно. Ой как скверно.

— Включи новости, Икари.

Что ему сказать? Что этой твари сказать? Я потянулся за пультом, и телевизионная панель засияла, а потом из ее глубин вынырнула картинка.

— …адвокат. Уже можно сделать вывод, что процесс пройдет куда сложнее, чем ожидалось, — сообщил голос за кадром.

Там крупным планом показывали ступенчатую пирамиду, скупо осыпанную минимумом огней. То есть, Трибунал там показывали, если говорить прямо. Потом сюжет свернули, и я прищурился, когда яркость резанула глаза: студия была куда насыщеннее.

— Как мы уже сообщали, основной свидетель обвинения — старший лейтенант управления блэйд раннеров Икари Синдзи. Как пообещал представитель интересов «Чистоты», именно показания Икари-сана будут отправной точкой защиты, что же касается остальных инцидентов…

Я приходил в себя после появления Каору, я не понимал, что за хрень творится на экране, но одно стало ясно: мудаки получили какой-то козырь и даже обзавелись адвокатом. И будут копать под меня. А еще стало ясно, что я могу расцепить зубы.

— Послушай, ты…

— Не отвлекайся, Икари, — Каору указал пальцем якобы на телеэкран.

— В продолжение новости, — серьезно сказала ведущая. — Как сообщили представители в муниципальной полиции, за защитой закона обратился гражданин Токио-3 Айда Кенске. По информации нашего источника, у него есть некие данные, имеющие важность для Трибунала.

«Не понял».

Кенске? Барахольщик Кенске? «Имеющие важность»?

— Ты все понял, Икари?

Я молчал. Да, я примерно уже начал понимать, что происходит. Примерно и постепенно — потому что сразу нырять в ледяную воду я не хотел. Я и так весь в испарине.

— Твой ход, блэйд раннер.

Экран — чертов таймер в этой игре — погас. А я сказал только два слова — «послушай» и «ты». «Это ужас. Это… Надо думать. Нагиса подсунул какую-то информацию Кенске и связался с фашистами. Стоп. Синтетик связался с „Чистотой“?»

Я застонал и вцепился пальцами в виски. Утро было охрененным — а еще понятно ведь уже, что за информация пошла гулять по рукам. Я поднял голову и повернулся: Рей так и сидела на диване, обхватив колени руками, и ее белая кожа почти сияла в утреннем сумраке.

Этот мудак снимал все, по любому снимал. Она умирала, защищая меня — а он все снимал, и теперь я по уши в этом, и даже плевать на меня: это все означает, что Аянами конец. Я вслушался в эту мысль, и понял, что не могу больше думать. Не просто не хочу — не могу. Судорога мозга.

И почти на автомате я принял еще один входящий.

— Что скажешь?

Кацураги выглядела встрепанной и ужас как недовольной, так что я подобрался.

— Вы о новостях?

— Нет, мать твою, о погоде! — прикрикнула капитан. — Объяснись, какого дьявола меня тормошат в полпятого с требованием комментариев по моему сотруднику?!