Никогда еще сознание выполненного долга не приносило мне столь глубокого удовлетворения.

Я преодолел свою чувствительность, а точнее, мои чувства на какое-то время отключились, что позволяло подавить в себе все то, что могло сделать подобный поступок неприемлемым с точки зрения моей совести. Поэтому я испытал чувство победы над собой, я доказал самому себе, что способен пойти в осуществлении своей «воли» до конца.

Сегодня, когда с тех пор минуло двадцать лет, я объясняю себе хладнокровие, с каким уничтожил этого негодяя, мимолетным душевным состоянием, порожденным той сверхъестественной силой, которая хранила меня от опасности и помогала преодолевать самые изощренные козни. Я напоминал путника, заблудившегося в лесных дебрях и потерявшего всякие ориентиры, которого, однако, направляла бы, не давая ему свалиться в яму и попасть в расставленные силки, парящая над ним волшебная птица. Я думал тогда, что совершил всего лишь акт возмездия, но позднее узнал, что устранение Жозефа спасло мне жизнь. Вот почему в нужный момент я обрел смелость и хладнокровие, на которые раньше не был способен.

Действительно, меня не ослепили ни гнев, ни ненависть, я не мстил за себя, я наказывал. Когда Жозеф оказался в полной моей власти, я перестал его ненавидеть, но в то же время, благодаря какому-то странному бесчувствию, я лишился той опасной жалости, которая может в самый последний момент уничтожить смелость. Я стал пассивным орудием в руках высшей силы, и, когда она перестала оказывать на меня свое воздействие, я испытал блаженство, освободившись от ее железных оков.

Я спрашивал себя, удивленный отсутствием переживаний, которыми наделяют тех, кто совершил убийство: как примирить подобное душевное состояние с отвращением, которое обычно возникает у меня, когда я вижу страдания своего заклятого врага? Как я, в других обстоятельствах неспособный долго держать зло на людей не менее подлых, сумел остаться неумолимым и твердым до самого конца? Все это заставляет поверить в постороннее вмешательство, побуждающее оставить в стороне гордыню и примириться с нашими такими разнообразными судьбами. И неважно, каковы наши успехи или поражения, достоинства или недостатки, ибо мы не принимаем в них никакого участия…

Когда мы вошли в гавань, уровень воды достиг низшей отметки: нам едва удалось доплыть, преодолев еще полкабельтова, до края мола: начиная от самой таможни, вода уже схлынула. Я оставил Абди спать в лодке, а сам дошел до своего дома, но не по причалу, где меня могли заметить, а через обмелевшую часть рейда. Таким образом, по дороге я не встретил ни души.

Перед самым рассветом я услышал гудок парохода, который приплыл накануне вечером, он вновь уходил в открытое море. Благодаря этому совпадению, исчезновение Жозефа Эйбу можно было объяснить тем, что он тайно сел на пароход и спасся бегством.

Около семи утра я вернулся к лодке. На этот раз я позаботился о том, чтобы меня увидели все таможенные аскеры. Абди ждал меня, спокойный и умиротворенный, словно прошлой ночью не произошло ничего особенного. Он напевал свою любимую песню, держась за румпель, и казалось, действительно обо всем позабыл…

На острове Муша я весь день провел в хлопотах, оборудуя сухой док для «Альтаира», и вечером вернулся в Джибути.

Я сразу же навестил Репичи, который мог помочь мне в том, чтобы по крайней мере в ближайшее время жена Эйбу, обеспокоенная исчезновением мужа, не подняла тревогу.

– Я велел Жозефу уплыть на пароходе, который стоял на рейде, – сказал я Репичи.

Он молча вгляделся в меня со странной улыбкой на устах и наконец сказал:

– Пусть этот подонок сдохнет там, где ему хочется.

– Я и в самом деле надеюсь, что мы его долго не увидим, но было бы неплохо отправить его жену к ней на родину в Асэб, так как она ничего не знает об отлучке супруга. Скажите ей, например, что ему пришлось срочно удрать, дабы избежать высылки, и что она тоже может быть обвинена в пособничестве его бегству. Дайте ей все, что сочтете нужным, и даже пообещайте назначить нечто вроде пособия, которое она будет получать до возвращения своего Жозефа, я все оплачу…

– Договорились. Это разумно… Я пошлю к ней Шерабонну, который уладит дело и отправит ее на итальянский почтовый пароход, уплывающий завтра…

Без сомнения Репичи догадался, что произошло в действительности, но, обладая психологией истинного калабрийца, он не видел ничего предосудительного в устранении опасного доносчика. То, с какой готовностью он пришел ко мне на помощь, по сути превращаясь в моего сообщника, убедило меня в его искренности.

Наконец вечером прибыл мой пароход.

Теперь оставалось выполнить вторую половину дела, наиболее важную: заполучить обратно то ужасное письмо. Но успею ли я? По правде сказать, мое беспокойство было не вполне искренним, я как бы заставлял себя беспокоиться, но в общем то не сомневался в успехе. Неужели мне сопутствовало такое поразительное везение лишь для того, чтобы удача покинула меня в этом последнем и решающем предприятии?

Позднее я узнал, что в самом начале этого дела Ломбарди, сгорая от нетерпения завладеть подложным письмом, составленным по его приказу, телеграфировал своему немецкому коллеге, прокурору Рейха в Дармштадте, о необходимости изъять (по судебному поручению) документ, на основании которого завод «Мерк» отправил мне наркотики.

Выждав немного, прокурор ответил (воспользовавшись, однако, почтой), что подобная просьба не может быть выполнена без получения письма, соответствующим образом подписанного французскими судебными властями и переданного через нашего посла в Берлине. Ярость Ломбарди не знала границ, но тщетно он осыпал ругательствами и проклятиями этого «боша», ему пришлось смириться с довольно длительной процедурой.

Таким образом, я прибыл в Дармштадт с большим опережением. Приняли меня очень любезно.

Очевидно, эта фирма, являвшаяся поставщиком всех крупных торговцев наркотиками в мире, была скорее склонна встать на защиту своих клиентов, нежели поощрять репрессивные меры пуритан из женевской ассамблеи, среди которых, впрочем, есть и представители крупных торговцев опиумом, таких, как Франция (в Индокитае) и Англия (в Индии).

Когда я попросил директора вернуть мне письмо, он с понимающим видом улыбнулся, не говоря ни слова, подошел к сейфу, извлек оттуда нужный документ и протянул его мне без комментариев.

Все произошло так просто, что я был потрясен.

Думаю, что столь благосклонному отношению ко мне способствовала телеграмма Ломбарди немецкому прокурору. Последний, проинформировав завод, очевидно, сделал все возможное, чтобы потянуть время, и сегодня он, должно быть, вместе с управляющими фирмы «Мерк» от души хохочет, вспоминая, как ловко они провели этих дураков из Джибути.

Впрочем, официальный запрос поступил через несколько дней после того, как я посетил директора, и немецкие чиновники, умолчав о моем визите, ответили, что запрашиваемый документ, к большому их сожалению, уже не находится в архиве, так как срок его хранения истек в день прибытия товаров на место назначения.

Как только у меня в руках оказалось это проклятое письмо, которое грозило мне позором и даже гибелью, я не удержался от искушения и сжег его, после чего обрел уверенность в том, что поставил точку в этой злосчастной истории.

Уверенный в том, что вывел из строя противников, ибо они лишились своего самого грозного оружия, я мог теперь заняться поисками адвоката при Кассационном суде.

Остановился я в Нейи, где моя жена купила за два года до этого дом, точнее, небольшой особняк в самом что ни на есть буржуазном стиле. После стольких лет неустроенного существования, когда она мужественно переносила разного рода лишения, сопутствующие полной риска и приключений жизни и обусловленные знойным климатом обокской пустыни, заставившим отказаться от услуг духовника и порвать со «скучным миром», своеобразная ответная реакция вызвала в ней желание вернуться победительницей в тот мир, где не бывает скучно, то есть вновь очутиться в интеллектуальном и артистическом окружении, в котором формировался ее характер. Надо было также предоставить нашим детям возможность приобщиться к культуре, которая позволит им позднее, если они этого захотят, удалиться от цивилизации и стать дикарями, осознающими счастье такой жизни.