Но не меня она жалела, а себя, ведь ей суждено было стать женой осужденного, может быть, каторжника. И потом, избавившись теперь от восторженного отношения ко мне, она оплакивала прекрасную мечту, печальные обломки которой скоро окажутся в зале суда.

О ее переживаниях никто не знал; Армгарт никому не позволила бы обвинять мужа в своем присутствии. Гордое и смелое поведение жены, столь возвышавшее ее в глазах всех, дало еще один повод для зависти: на нее взъелись за то, что она таким образом утверждала свое превосходство, и добрые люди немало постарались, низводя ее до своего уровня и даже, если удастся, еще ниже.

Получив приглашение на празднование Рождества от доктора Тезе, директора госпиталя «Маконнен» в Харэре, она отправилась туда, чтобы показать, до какой степени сохранила свободу духа.

Доктор меня не любил. Почему? Он бы не смог этого объяснить. Его враждебность ко мне не имела под собой никакой почвы и поэтому была особенно опасна.

У доктора Тезе Армгарт повстречала молодого атташе при дипломатической миссии в Аддис-Абебе, некоего Майяра, приехавшего в Харэр вместе с женой в отпуск.

Молодая чета прониклась сочувствием к Армгарт, войдя в ее тяжелое положение. И оба стали настойчиво приглашать ее поехать вместе с ними в Аддис-Абебу, где светское и очень веселое общество дипломатической миссии позволит ей отвлечься от тягостных мыслей. Она не заставила себя долго упрашивать и на следующей неделе уехала.

Там, во французской миссии, она нашла ту официальную среду, в которой выросла. Благодаря этому окружению в ней вновь взыграла ее натура, и чувства, до сих пор мешавшие ей вернуться к своему естеству, стали гаснуть; постепенно она пришла к тому, что отвергла человека, который находился там, в Джибути, и сидел в тюрьме, заклейменный общественным мнением.

В миссиях помимо бриджа и тенниса, которыми, как считается, дипломат должен владеть в совершенстве, у персонала нет каких-либо серьезных дел, и каждый проводит досуг согласно своим склонностям.

В то время в Аддис-Абебе находился консул Франции, маркиз де X…, который охотился на крупных хищников и рассказывал о своих подвигах однообразным, поющим голосом, совершенно особенным, сохраняя при этом вид презрительного высокомерия. Поэтому многие подражали ему, считая подобные манеры хорошим тоном. Он небрежно растягивал некоторые, обычно короткие, слоги, и такое странное и нелепое произношение приобретало у него особую значительность, оно как бы утверждало его пренебрежительное отношение ко всему вульгарному. В конце каждой фразы монокль падал, небрежно оброненный и, кувыркнувшись, оказывался на его ладони, в то время как маркиз, запрокинув голову, окидывал слушателей параболическим взглядом, так сказать, поверх предрассудков, вставших стеной между ним и всей остальной чернью.

Маркиза, дама в прошлом обворожительная, которая впрочем, еще не собиралась складывать свое оружие, слушала эти охотничьи рассказы, улыбаясь в душе как женщина, знающая, чем заняться в отсутствие супруга, пока он охотится на оленя. На ее лице появлялось лукавое выражение, когда она поднимала глаза к рогатым охотничьим трофеям, украсившим стены дома.

Злые языки утверждали, что количество этих трофеев равняется количеству ее любовных приключений. Будучи женщиной, уважающей порядок, она держала, таким образом, свою «бухгалтерию» у всех на виду.

Молодой Майяр, в то время секретарь канцелярии, удачно заполнял промежутки между охотами, ибо маркиза обожала его крестьянские манеры, сдобренные грубым цинизмом, которые он усвоил, зная, что это во вкусе стареющих благородных дам.

Уроженец Бургундии, распутник и бонвиван, он, однако, не совершал над своей натурой никакого насилия, и маркиза, утомленная любезностями, пресными шутками и целованием ручек, предпочитала просто руку, если она умеет прямиком направиться к цели.

Грубый реализм выражений Майяра, которым позавидовали бы извозчики, волновал маркизу. К тому же он сопровождал свою речь непристойными жестами, чем приводил супругу консула в неописуемый восторг.

Его очаровательной молодой жене приходилось, точно покорной рабыне, присутствовать при этих отнюдь не светских любовных прелюдиях. Сперва это ее возмущало, потом стало казаться просто неприятным, и наконец она смирилась и тоже начала смеяться, глядя на подобные выходки, словно речь шла о раблезианском остроумии.

Понемногу эта двадцатилетняя женщина стала избавляться от стыдливости и целомудрия и вскоре утратила всякое представление о супружеском долге.

В тесном кругу дипломатической миссии царили распутные нравы; люди отдыхали от строгого этикета официальных приемов. Расслабляясь после них, они предавались разнузданным оргиям, но оправдывали их широтой взглядов…

В варварских, удаленных от цивилизации странах посол Франции является кем-то вроде деспотического правителя: его никто не контролирует, и потому он начинает относиться к толпе своих подданных с презрением, как к черни (примерно так воспринимал народ старый режим накануне 1789 года).

Дипломатическая миссия Франции располагалась – и, вероятно, располагается там до сих пор – в живописной резиденции, которая задумывалась поначалу как сельский дом для увеселительных целей.

Посреди обширного парка, разбитого в девственном лесу, где открывался замечательный вид на луг, стояла группа одноэтажных домиков, утопающих в цветах.

Благодаря их соломенным крышам и форме, вдохновленной туземной архитектурой, они прекрасно вписывались в окружающий ландшафт, не лишая последнего его дикого очарования.

Впрочем, эта «концессия» находилась очень далеко от города. Добраться до нее можно было только на автомобиле или на лошади, что избавляло ее обитателей от многих назойливых посетителей и создавало атмосферу, благоприятную для безделья и пирушек.

Посол занимал наиболее внушительное из этих жилищ, а остальные сотрудники поселились поблизости, в других хижинах, расположенных таким образом, что ни из одной нельзя было увидеть соседние домики. Поэтому возникала иллюзия приятного уединения.

В угодьях разгуливали прирученные газели, и мириады птиц, доверчивых и почти ручных, дополняли декорации этого земного рая. Однако люди, живущие в этом очаровательном месте, праздные и уверенные в завтрашнем дне, не осознавали своего счастья, ибо не замечали простой красоты природы и не чувствовали ее величия. Их умы не были отягощены ничем. Будучи духовно обделенными существами, они вынуждены были «убивать время» за столиком для игры в бридж, подавлять в себе зачатки мысли и все глубже погружаться в безвольное течение жизни, лишенной борьбы. Такова была расплата за чересчур беззаботное существование под прикрытием доходных должностей, которые множились по мере того, как народ все более приходил в упадок.

Армгарт поселили в домике Майяра. Ее нравственная чистота, прямота и благородство, которое она сохраняла в любых обстоятельствах, никогда их никому не навязывая, по крайней мере внешне изменили установившийся в миссии стиль общения.

Жозетта, жена Майяра, с удовольствием вернулась к себе прежней, какой она была до того, как подпала под влияние мужа, и приняла Армгарт с искренней теплотой, как свою старую подругу.

Мадам X…, маркизе, захотелось показать себя с выгодной стороны, но усилия, которые ей пришлось затратить, чтобы скрыть свою подлинную натуру, невольно восстановили ее против женщины, вынудившей ее к этому. Маркиза позавидовала этой немке, и прежде всего ореолу, возникшему вокруг нее благодаря ее доблестному отношению к недостойному супругу. Не сговариваясь между собой, все решили, что надо попытаться разрушить это прекрасное и красивое чувство.

Майяр, человек порочный и склонный ко лжи, быстро отыскал повод для начала штурма.

В момент моего ареста молодой Майяр находился проездом в Джибути, улаживая там какой-то дипломатический вопрос с губернатором. Речь шла о поставке негусу вагона оружия, которое должно было сойти за партию пищевых консервов. Так исправлялась оплошность, допущенная с восемьюдесятью пулеметами.