— Месье Трюш де ля Шо был охранником во дворце. Между девятью и десятью часами, пока шел парадный ужин, он оставил свой пост в зале гвардейцев, чтобы купить табаку.

— Откуда он вышел?

— Из зала гвардейцев он попал в Лувр. Пройдя через галерею Принцев, он спустился в длинный коридор, по соседству с кабинетами главного контролера министерства финансов, который заканчивается почти напротив главного входа. Этот коридор плохо освещен, там-то гвардейца и нашли, лежащим без сознания.

— Кто его обнаружил?

— Один слуга. Он нашел его, истекающим кровью, со сломанной шпагой, и тут же позвал на помощь. Кажется, мы предупредили месье де Сен-Флорантена и начальника жандармерии дворца, его помощника, который первым осмотрел место преступления и составил протокол в присутствии двух королевских гвардейцев.

Николя подумал, что начальнику жандармерии следовало бы поторопиться со своим докладом министру.

— Значит, пострадавший пришел в сознание?

— О, конечно да, и очень скоро. Он поговорил с гвардейцами и рассказал им о том, что произошло.

— Можете ли вы слово в слово пересказать мне, что он говорил?

— Насколько смогу. Я появился почти сразу и все слышал. Слабым, прерывающимся голосом, уже на грани смерти, он рассказал, что на него только что напали. Судя по его словам, «королю грозила опасность. Два злодея, напавшие на меня, покушались на его жизнь! Один был в сутане, второй — в зеленом сюртуке. Они попросили меня провести их к месту парадного ужина короля и предложили значительное вознаграждение».

Солдат сверился со своими записями.

— Он продолжил: «Я не клюнул на эту наживку, и отказался их впустить. Тогда они нанесли мне несколько ударов ножом. Они прокричали, что их цель — освободить народ от гнета и дать новые силы почти уничтоженной вере».

Эти фразы странным эхом отозвались в мыслях Николя. Текст пасквиля, найденного в покоях мадам де Помпадур, выражал ту же философию. Правда, все эти памфлеты были более или менее похожи.

— И это все?

— Больше он ничего не сказал. Мы подняли и отнесли его сюда.

Только что появился врач, которого позвали, чтобы осмотреть и перевязать раны. Это был высокий сухощавый человек с тонкими руками и удивительно длинными пальцами. Под взглядом Николя, наблюдавшим за этой сценой, он склонился над Трюшем де ля Шо и расстегнул его одежды, чтобы осмотреть раны. Гвардеец пошевелился, вскрикнув и жалобно застонав. Врач порылся в своем саквояже и достал обеззараживающее средство и корпию. Привычный к виду крови, он держался уверенно и действовал очень свободно.

— Месье, — сказал он с упреком, — вы подняли шум из-за пустяка. Вы кричите так, как будто серьезно пострадали, но я вижу, что это всего лишь царапины.

Выяснив должность Николя и причину, по которой он находился здесь, врач призвал его в свидетели. Он считал, что имеет дело с хитроумной уловкой, и не желал быть замешанным в это дело, если случится что-то серьезное.

— Посмотрите, господин комиссар, что вы скажете о жилете и сюртуке этого раненого? Ради всего святого, на него никто не нападал.

Он наклонился и расправил сюртук Трюша де ля Шо. Гвардеец глухо застонал.

— Вы думаете, месье, что здесь имеет место попытка симуляции?

— И я могу это доказать! Эту рану он мог нанести себе только собственноручно. Смотрите, порезы на сюртуке и жилете не совпадают с царапинами, которые мы видим на его теле!

Припертый к стенке гвардеец растерялся. Он был похож на зверя, пойманного в капкан, и оглядывался по сторонам, в поисках пути к бегству. В конце концов, он нервно вскрикнул и зарыдал как ребенок. Николя приблизился к нему.

— Я думаю, что лучше всего для вас будет рассказать нам правду.

Трюш вгляделся в него и вспомнил. Он схватил комиссара за руку, как спасителя.

— Месье, помогите мне. Я расскажу вам всю правду. Я не хотел никому навредить. Между девятью и десятью часами я спустился по одной из этих лестниц, сломал свою шпагу и сделал эти порезы на сюртуке и жилете. Я разрезал их в нескольких местах, а потом сам нанес себе удары ножом.

Николя удивила искренность человека, так легко признающегося в преступлении, за которое ему грозила смертная казнь.

— И вас никто не заметил?

— Я загасил факелы, чтобы не выдать свои приготовления.

Отныне гвардеец казался спокойным, как будто смирился с тем, что его уличили во лжи.

— А потом?

— Потом я снова надел жилет и сюртук, лег на пол и жалобным голосом стал звать на помощь.

— Но зачем вы это сделали?

— Месье, надо же на что-то жить… Я надеялся любой ценой получить королевскую пенсию.

Николя передал гвардейца в руки магистратов. Он поспешил отчитаться перед месье де Сен-Флорантеном, который поручил ему проследить за этим делом. Уже ближе к ночи он встретился с месье де Лабордом, который оставался невдалеке от королевских покоев. Он готовился к беспокойной ночи. То, что один из нападавших был одет в сутану, заставляло думать, что он принадлежал к иезуитам, и следовало поспешить с указом о роспуске этого ордена. Николя рассказал своему другу об итогах расследования. Теперь иезуиты могли спать спокойно: они не были замешаны в эту неудавшуюся сцену покушения, инсценированную бесталанным лжецом. Зато фаворитка, подумал Николя, несомненно лишится сна, узнав о таком серьезном деле, в котором, хотела она того или нет, был замешан один из ее тайных слуг.

На следующий день в столице узнали о преступлении. Жители были охвачены кто страхом, кто презрением, но расследование продолжалось, и все полностью убедились в том, что гвардеец оказался настоящим прохвостом. На допросах выяснилось, что он задумал свой преступный план еще в октябре прошлого года. Также узнали о том, что он заточил у версальского точильщика нож — орудие, которым нанес себе поверхностные раны. Наиболее информированные шептались о том, что этот неприметный лгун вращался в кругах, близких к мадам Аделаиде, благодаря ее бездумной и неосторожной слабости к обращенным в истинную веру протестантам. Но ни разу Николя не услышал о возможной связи между Трюшем де ля Шо и мадам де Помпадур. Эта часть дела была окутана непроницаемой оболочкой тайны.

Десятого января Трюш де ля Шо был заключен в Бастилию, а затем на время судебного процесса переведен в государственную тюрьму Шатле. На самом деле процесс должен был вести главный судья в Версале, где и было совершено преступление, но в Бастилии решили перевести это дело в ранг обычных. Не было ни допросов свидетелей, ни очных ставок. Суд воспользовался прецедентами: в 1629 году по похожему делу был колесован солдат; во времена Генриха III еще одного такого же осужденного обезглавили. Трюш не воспользовался своими дворянскими грамотами, которые позволяли перенести его дело в другой трибунал. Парламент указом от 1 февраля 1762 года приговорил «вывезти его на телеге в одной рубашке, с петлей на шее и факелом в руках, с дощечками, подвешенными спереди и сзади с надписью „Распространитель клеветы против короля и государственный изменник“, провезти в таком виде по нескольким кварталам Парижа, заставить публично покаяться перед собором Парижской Богоматери, Лувром и на Гревской площади и по окончании этого предварительного наказания колесовать».

За день до казни Николя получил устную инструкцию от месье де Сен-Флорантена встретиться с Трюшем де ля Шо в парижской тюрьме Консьержери, где он находился в ожидании казни. Николя немного удивило это приказание без объяснений. Он поспешил в Париж. Его работа в Версале была окончена, и пора было браться за составление отчета по безопасности короля во дворце. После недавних событий этот документ, призванный указать на досадные пробелы во владениях короля, приобретал необычайную важность.

Приехав в Консьержери, Николя представился, и понял, что его визита здесь ожидали. Вместе с тюремным смотрителем он проследовал под звон связки огромных ключей через мрачный ряд камер. Они остановились у одной из тяжелых деревянных дверей, обитых железом и снабженных окошком. Смотритель открыл несколько замков, и они вошли в камеру.