Николя воздержался от ответа, и генерал-лейтенант, оценив его молчание как согласие, продолжил, мельком взглянув в трюмо, чтобы удостовериться, что его прическа в порядке:

— Вы хорошо знаете, что происходит в данных обстоятельствах. Мы предполагаем, что это самоубийство, и опытный комиссар полиции умывает руки и составляет протокол без малейшего шума и огласки. Затем, по просьбе безутешной семьи, но прежде всего для того чтобы соблюсти приличия, магистрат дает указания кюре, в приходской церкви которого пройдет поминальная служба по покойному, провести ее без лишнего шума. Также вы не можете не считаться с…

— … Что до недавнего времени тела самоубийц, считавшихся убийцами самих себя, проклинали и провозили их, прикрепленные к грубо сбитой лестнице, на повозке. Я это знаю, месье.

— Да-да, похвально. Но такого ужасного выставления тела напоказ было недостаточно: его подвешивали и запрещали хоронить в освященной земле. Прогресс философской мысли и чувствительность нашего века избавили жертву и ее семью от этих ужасных и противных целомудрию крайностей. Можно и по-другому посмотреть на эту драму. Умер потомок знатной семьи, которого ожидало блестящее будущее. Его отец близок к трону, точнее — к окружению дофина. По чьей-то глупости — ибо с королевскими особами не принято говорить о смерти — о самоубийстве виконта стало известно мадам Аделаиде, которая удовлетворила просьбу графа де Рюиссека. Без лишних предосторожностей она дала мне рекомендации, которые я должен считать приказом, хотя у принцессы и нет права мне приказывать. Я не могу закрывать глаза на ее пожелания и должен защищать семью, к которой она благоволит. И все же…

— И все же, месье?

— Я очень высоко ценю вас, Николя. И все же…

Этот теплый, доверительный тон был обычным со стороны генерал-лейтенанта по отношению к Николя.

— И все же, именем короля, я призван следить за порядком и исполнением законов в Париже, а это нелегкое дело. Излишнее рвение в соблюдении законов может вызвать недовольство и привести к трагедии. Самым мудрым решением было бы придать этому трупу более презентабельный вид, вызвать священника, раздобыть гроб и распространить слух, что молодой человек выстрелил в себя, когда чистил оружие. По виконту отслужат мессу, принцесса успокоится, родители будут убиты горем, но сдержанны, и мною все останутся довольны. Будет ли моя совесть чиста? Как вы думаете? Полагаюсь на ваше решение, несмотря на то что иногда вы судите о вещах слишком поспешно и склонны давать волю воображению.

— Я полагаю, месье, что это дело необходимо как следует обдумать. Мы должны считаться с идеалами закона и справедливости, но действовать при этом мудро и осторожно…

Сартин одобрительно кивнул.

— Если вы оказываете мне честь, интересуясь моим мнением, — продолжил Николя, — то вот что беспокоит меня в нашем расследовании. Мы знаем, что самоубийство — это акт, противоречащий божественному закону, это несчастье, которое ляжет позором на уважаемое семейство. Тело, лежащее перед нами, — это тело не простолюдина, не бедняка, которого бесчисленные несчастья довели до крайности. Перед нами знатный человек, хорошо образованный юноша, который отлично знал, как его поступок отразится на судьбе его родителей и близких, и все-таки совершил непоправимое, не оставив своей семье ни единого шанса избежать позора. Не находите ли вы странным, что в письме он не объяснил причин своего поступка? Это совершенно безответственно.

Николя собрал со стола бумаги и протянул их Сартину.

— Имейте в виду, месье, эту новость будет трудно скрыть. Слухи о ней уже прошли в Опере и перекинулись в город. Скоро они дойдут до двора. Конечно же обо всем доложат принцессе, каждый своими словами. Дюжине людей уже обо всем известно: полицейским, слугам виконта и слугам его соседей. Эти слухи никто не в силах остановить, и скоро они вырастут до невероятных размеров… Болтунов хлебом не корми, дай только разнести такую новость…

Месье де Сартин мерил шагами комнату.

— К чему весь этот разговор и какими путями мы сможем выбраться из лабиринта? Что вы предлагаете делать?

— Я думаю, месье, что нам следует без огласки и объяснений причин этого несчастного случая, перевезти тело виконта в Басс-Жеоль, в Шатле, чтобы произвести вскрытие в обстановке полной секретности. Это решение позволит нам выиграть время.

— А спустя несколько дней мы окажемся в центре скандала, который обрастет еще тысячей слухов. И я догадываюсь о той роли, которую вы, несомненно, уготовили для меня: объявить графу Рюиссеку, что я передал тело его сына в анатомический театр. Ради бога, предоставьте мне более убедительные аргументы.

— Я не думаю, месье, что вы не понимаете всей важности моего предложения. Если я настаиваю на вскрытии тела виконта де Рюиссека, то делаю это только для того, чтобы сохранить его доброе имя и честь семьи, ибо я уверен: вскрытие покажет, что он был убит.

На это заявление, высказанное спокойным и уверенным тоном, месье де Сартин ответил не сразу. Тень сомнения читалась на его лице. Он глубоко вздохнул, сложил руки и, откашлявшись, наконец заговорил:

— Месье, серьезность вашего заявления могла бы повергнуть меня в совершенное замешательство, и моей первой мыслью, не скрою, было разжаловать вас в штатские. Но тут я вспомнил, что в ваши обязанности входит именно расследование экстраординарных дел. К тому же ваше предположение лишило меня покоя. Как обычно, вы мало что мне объяснили, не осветили своей волшебной лампой истину, которая до поры до времени видна только вам…

— Месье…

— Нет-нет, я вас не слушаю и не собираюсь больше слушать. Вы — комиссар и магистрат, и именно вам я поручаю это дело. Я ухожу, оставляю вас, меня это дело более не интересует! И не пытайтесь втянуть меня в вашу сложную цепь доказательств, в чем вы так преуспели, ведь вы думаете, что знаете все лучше всех. Правы вы или ошибаетесь? В данный момент это неважно. Я покидаю вас и еду в Версаль, чтобы заняться там самыми неотложными делами. Я заранее доложу обо всем месье де Сен-Флорантену, чтобы хоть как-то оградить себя от бури нападок, которую, несомненно, обрушит на меня граф де Рюиссек. Но в этой игре у нас есть один козырь. Мадам Виктория недавно назвала нашего министра дураком; как обычно при дворе, ему об этом доложили, и теперь, обычно скромный и нерешительный, он не упустит случая доставить себе удовольствие, заперев ее сестру Аделаиду и поговорив с королем о здравомыслии. И он не потерпит, если кто-то станет препятствовать ему в исполнении его обязанностей. Нет-нет, не перебивайте меня…

Николя перебил генерал-лейтенанта:

— Вы не застанете месье де Сен-Флорантена в Версале.

— Как это, о ком вы говорите?

— О министре, месье.

— Значит, вы не только единолично принимаете решения по делу о самоубийстве, но и утверждаете, что вам известно, где сейчас находится министр?

— Я ваш ученик, месье, и ваш покорный слуга. Мне известно все, что происходит в Париже; обратное означало бы, что я плохо справляюсь со своими обязанностями, и тогда вы могли бы упрекнуть меня за неведение и малое усердие. Итак, я могу сказать вам, что мадам де Сен-Флорантен этим вечером навещает королеву, ведь она ее любимая наперсница. Что до министра, он выехал из Версаля около трех, под предлогом того, что будет сопровождать мадам Аделаиду в Оперу, на самом же деле он отправился навестить прекрасную Аглаю.

— Прекрасную Аглаю?

— Мари-Мадлен де Кюзак, супругу де Ланжака, его любовницу. В этот час он любезничает с ней в гостинице на улице Ришелье. Следовательно, месье, вам нет необходимости ехать в Версаль.