– Он вольнодумец, – изрекла леди Монт. – А я, как ты понимаешь, не могу не огорчаться.

Клер встала:

– Поверьте, тётя Эм, Джерри скоро утешится: такие подолгу не переживают.

– Померьтесь-ка спинами. Так и думала – Динни на дюйм выше.

– Во мне пять футов пять дюймов, – сказала Клер. – Без туфель.

– Вот и хорошо. Когда будете готовы, идите вниз.

С этими словами леди Монт поплыла к двери, рассуждая вслух: "Соломонова печать – напомнить Босуэлу", – и вышла.

Динни снова подошла к камину и уставилась на пламя.

Голос Клер зазвенел у неё за спиной:

– Мне хочется петь от радости, Динни. Целый год полного отдыха от всего. Я довольна, что тётя Эм вырвала у меня обещание. Но какая она смешная!

– Нисколько. Она – самый мудрый член нашей семьи. Если принимать жизнь всерьёз, из неё ничего не получается. Тётя Эм не принимает. Допускаю, что хочет, но просто не может.

– Но у неё ведь и нет настоящих забот.

– Кроме мужа, троих детей, кучи внучат, жизни на два дома, трёх собак, пары одинаково бестолковых садовников, безденежья и двух страстей всех женить и вышивать по канве, – действительно никаких. К тому же она вечно боится потолстеть.

– Ну, в этом смысле у неё всё в порядке. Динни, что мне делать с этими вихрами? Вот наказание! Подстричь их опять?

– Пускай себе растут. Кто его знает, может быть, локоны снова войдут в моду.

– Скажи, зачем женщины так заботятся о внешности? Чтобы нравиться мужчинам?

– Конечно, нет.

– Значит, просто назло и зависть друг другу?

– Больше всего в угоду моде. Женщины – сущие овцы в отношении своей внешности.

– А в вопросах морали?

– Да разве она у нас есть? А если и есть, так создана мужчинами. От природы нам даны только чувства.

– У меня их нет.

– Так ли?

Клер рассмеялась.

– По крайней мере, сейчас.

Она надела платье, и Динни заняла её место у зеркала.

Викарий трущобного прихода обедает не для того, чтобы изучать человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел, который убил большую часть дня, включая и время еды, на выслушивание жалоб своей паствы, не делавшей запасов на завтра, потому что ей не хватало их на сегодня, поглощал предложенную ему вкусную пищу с нескрываемым удовольствием. Если даже он знал, что молодая женщина, обвенчанная им с Джерри Корвеном, разорвала узы брака, то ничем этого не выдавал. Хотя Клер сидела с ним рядом, он ни разу не намекнул на её семейные дела и распространялся исключительно о выборах, французском искусстве, лесных волках в Уипснейдском зоопарке и школьных зданиях нового типа с крышами, которыми в зависимости от погоды можно пользоваться, а можно и не пользоваться. Иногда по его длинному, морщинистому, решительному и проницательнодобродушному лицу пробегала улыбка, словно он что-то обдумывал, но догадываться о предмете его размышлений позволяли только взгляды, которые он изредка бросал на Динни с таким видом, как будто хотел сказать: "Вот мы сейчас с тобой потолкуем".

Однако потолковать им не пришлось, потому что не успел он допить свой портвейн, как его вызвали по телефону к умирающему. Миссис Хилери ушла вместе с ним.

Сестры вместе с дядей и тёткой сели за бридж и в одиннадцать удалились к себе наверх.

– Ты не забыла, что сегодня годовщина перемирия? – спросила

Клер, расхаживая по комнате.

– Нет.

– В одиннадцать утра я ехала в автобусе и заметила, что у многих какие-то странные лица. Вот уж не думала, что буду переживать это так остро. Мне ведь было всего десять, когда кончилась война.

– Я помню перемирие, потому что мама плакала, – отозвалась Динни. Тогда у нас в Кондафорде гостил дядя Хилери. Он сказал проповедь на стих: "И те служат, кто стоит и ждёт".

– Люди служат лишь тогда, когда надеются что-то получить за службу.

– Многие всю жизнь трудятся тяжело, а получают мало.

– Да, ты права.

– А почему они так поступают?

– Динни, мне порой кажется, что ты в конце концов станешь богомолкой, если, конечно, не выйдешь замуж.

– "Иди в монастырь – и поскорее".

– Серьёзно, дорогая, мне хочется, чтобы в тебе было побольше от Евы. По-моему, тебе пора уже быть матерью.

– С удовольствием, если врачи найдут способ становиться ею без всего, что этому предшествует.

– Ты зря убиваешь годы, дорогая. Стоит тебе пальцем шевельнуть, и старина Дорнфорд у твоих ног. Неужели он тебе не нравится?

– Он самый приятный мужчина из всех, виденных мною за последнее время.

– "Бесстрастно молвила она и повернулась к двери". Поцелуй меня.

– Дорогая, – сказала Динни, – я уверена, что всё образуется. Молиться я за тебя не стану, хотя ты и подозреваешь меня в склонности к такому занятию, но буду надеяться, что и твой корабль придёт в гавань.

Второй экскурс Крума в историю Англии был первым для трёх остальных участников устроенного Дорнфордом обеда, причём по странному стечению обстоятельств, которому он, видимо, и сам способствовал, молодой человек достал такие билеты в Друри Лейн, что сидеть пришлось по двое: Тони с Клер – в середине десятого ряда, Дорнфорду с Динни – в ложе против третьего.

– О чём вы задумались, мисс Черрел?

– О том, насколько изменились лица англичан по сравнению с тысяча девятисотым годом.

– Всё дело в причёске. Лица на картинах, которым лет сто – полтораста, куда больше похожи на наши.

– Конечно, свисающие усы и шиньоны маскируют выражение лица.

Но разве лица людей начала века что-нибудь выражали?

– Вы, надеюсь, не думаете, что во времена Виктории в людях было меньше характерного, чем теперь?

– Возможно, даже больше, но они его прятали. У них даже в одежде было столько лишнего: фраки, рубашки со стоячими воротничками, не галстуки, а целые шейные платки, турнюры, ботинки на пуговках.

– Ноги у них были невыразительные, зато шеи – очень.

– Согласна, но только насчёт женских. А посмотрите на их меблировку: кисти, бахрома, салфеточки, канделябры, колоссальные буфеты. Они играли в прятки со своим "я", мистер Дорнфорд.

– Но оно всё-таки то и дело выглядывало, как маленький принц

Эдуард из-под стола матери, когда он разделся под ним за обедом в Уиндзоре.

– Это был самый примечательный его поступок за всю жизнь.

– Не скажите. Его царствование – вторая Реставрация, только в более умеренной форме. При нём словно открылись шлюзы…

– Он уехал наконец. Клер?

– Да, благополучно уехал. Посмотрите на Дорнфорда. Он окончательно влюбился в Динни. Мне хочется, чтобы она ответила ему взаимностью.

– А почему бы ей не ответить?

– Милый юноша, у Динни было большое горе. Оно до сих пор не забылось.

– Вот из кого получится замечательная свояченица!

– А вы хотите, чтобы она стала ею для вас?

– Господи, конечно! Ещё бы не хотеть!

– Нравится вам Дорнфорд?

– Очень приятный человек и совсем не сухарь.

– Будь он врачом, он, наверно, замечательно ухаживал бы за больными. Кстати, он католик.

– Это не повредило ему на выборах?

– Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло одно на одно.

– Политика – страшно глупое занятие.

– А всё-таки интересное.

– Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он человек с головой.

– И с какой ещё! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.

– Вот как!

– Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.

– Мы с вами всё равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе всё равно не становимся. Пойдёмте курить.

– Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чём мораль второго акта. В первом я не усмотрела никакой.

– Подождите!

– Как это жутко! – глубоко вздохнула Динни. – Я ещё не забыла гибель "Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно!