— Слава богу, а то я даже испугался. — Он осторожно вырулил со стоянки. Мужик ты вроде крепкий, а так повело. Сердце, что ли?

— Все сразу, — нехотя ответил Белов.

— Экология! — авторитетно поставил диагноз водитель. — Мне так врачиха сказала. У младшей дочки температура была под сорок, сопли ручьем, вызвали участковую. Пришла под вечер, посмотрела горло и говорит: «Экология. А что вы хотели, мамаша? Вот мой сын вчера на рыбалку ходил, принес одноглазую рыбу без плавников. Все мутируют, и мы — мутируем. Так что не волнуйтесь, все с вашим ребеночком в порядке». Прикинь, а? — Водитель первым захохотал, выставив крепкие зубы. — Диагноз, блин, — экология!

Белов усмехнулся, пристроил голову так, чтобы обдувало сквозняком из окна. Поддерживать веселый треп не было ни сил, ни желания.

— Значит, на Таганку? — уточнил водитель.

— Да.

Белов закрыл глаза, таблетки уже начали действовать, голова осталась тяжелой, но боль притупилась, уже не рвала череп на части.

Срочно т. Салину

Службой безопасности «М-банка» установлен и взят под контроль объект «Белый». В настоящее время движется в район Таганской площади на оперативной машине СБ банка.

Среди адресов вероятного появления объекта «Белый» в районе Таганской площади установлен творческий центр «Сигма» (ул. Ульяновская, д. 34) , где находится студия Ладыгиной А.В. — дружеской связи «Белого». Адрес взят под контроль моими сотрудниками, в настоящее время Ладыгина (присвоен псевдоним «Белка») находится в адресе.

Группа наружного наблюдения сообщила, что десять минут назад в адрес вошел Рожухин Д. А. (сотрудник СБП, взятый нами под контроль с момента присутствия на обыске в лаборатории Мещерякова, располагаю информацией об участии Рожухина (присвоен псевдоним «Юнкер») в следственных действиях на месте гибели Виктора Ладыгина), «Юнкер» в течение года имел личные отношения с объектом «Белка».

Группа под моим руководством способна провести захват и изоляцию объекта «Белый» на маршруте следования.

Жду ваших указаний.

Владислав

Дмитрий свернул с Ульяновской во двор, тихо чертыхнулся, когда колеса машины глубоко нырнули в укатанную колею. Описав круг по двору, огляделся. Ничего здесь не изменилось с тех пор как он приезжал вечерами к Насте, чтобы отвезти домой, иногда к себе, чаще к ней, в квартирку на Планетной, в двух шагах от Петровского парка.

С тех пор как бывшую городскую усадьбу передали военкомату, время здесь остановилось. Двухэтажные постройки, с трех сторон окружавшие дворик, пришли в то состояние ветхости, что могли обвалиться разом в один момент или простоять еще век, как забывшие умереть старухи, высохшие и скрюченные, что каждый день клянут старость, но каждую весну исправно появляются на скамеечке у дома.

Что не освоил военкомат и дружественный ему совет ветеранов, без волокиты сдали в аренду. Конспирация не позволяла вывешивать вывески, а экономия и осторожность — провести хоть минимальный ремонт, даже окна никто мыть не рисковал. Жили большой коммуной, неизвестно, кто приехал, кто уехал и кто кому сколько остался должен. Поговаривали, что военком периодически устраивал обход вверенных ему помещений на предмет чистоты и правильности использования. Но коммерсанты по уставу жить отказывались, и проверка заканчивалась оброком в виде бутылок с прилагающейся закуской.

У крыльца все еще врастали в землю остовы станков неизвестного назначения. Судя по ржавчине, завезли их еще в период НЭПа, очевидно, аккурат к его угару, так как владельцы сгинули и до сих пор не объявлялись. Предприниматели новой эры на скелеты промышленной революции взирали с философским спокойствием. Во всяком случае, вывозить за свой счет не спешили. Даже стали использовать в качестве Ориентира. Скажут по мобильному партнеру: «На Таганке направо, вверх по Ульяновской. Во двор военкомата вкатишь, сразу увидишь кучу металлолома. Поднимешься на крыльцо, потом на второй этаж. Спросишь мой офис, тут каждый знает».

Дмитрий толкнул скрипучую дверь, легко взбежал по широкой, ни разу в том веке не мытой лестнице на второй этаж.

На площадке двери в две стороны. Он привычно свернул направо, толкнул дверь, разукрашенную разномастными фирменными наклейками. Перед ним открылся длинный коридор. Как всегда, запруженный сотрудниками всевозможных фирм и их посетителями. Если тут и имели понятия о коммерческой тайне, то весьма относительные. Дмитрий для себя подобную безалаберность объяснял тем, что в этом отсеке помещались фирмы, так или иначе связанные с творческой деятельностью. А народ в них всегда специфический — рабочие лошадки с придурью. Большие деньги, накачанные толстыми дядями в эту слабоконтролируемую отрасль, ходили в более фешенебельных местах, а наезжали, разбирались и стреляли за эти деньги в местах более малолюдных. Здесь же процветала богемная нищета и полная свобода от лишних условностей.

Мимо прошел худосочный бородач с мутными по неизвестной причине глазами, то ли за монитором пересидел, то ли не отошел от выкуренного наспех косяка. Задел Дмитрия плечом, не извинился.

Дмитрий едва успел подхватить спрятанную под пиджаком папку. Пластиковая обложка скользнула по рубашке и предательски высунулась из-под полы. Дмитрий вернул ее на место, крепко прижал под мышкой. Так и пошел дальше, под правойпапка, под левой — кобура.

Настиной студии принадлежали три комнатки в этом термитнике. Одна — якобы офис, вторая — якобы общая, третья — монтажная. Своему назначению постоянно служила лишь последняя. В двух первых каждый работал там, где смог пристроиться. Проблему с рабочими местами решали столы, выстроенные в длинный ряд в центре комнаты, и изобилие стульев.

Постучал в нужную дверь. До сих пор никто не сменил лозунг, пришпиленный на уровне носа:

«Жизнь — это кино, а люди в нем — зрители». Неизвестный остроум перефразировал изречение Шекспира. Получилось довольно цинично, но зато ближе к истине.

— Разрешите? — Дмитрий шагнул через порог.

Двое парней подняли головы над мониторами. В конце длинного стола сидела Настя, напротив нее на стуле, уперевшись коленками в сиденье, устроилась штатная художница Даша. По случаю летней жары одежда на Даше была сведена к шортам и куцей маечке, но поза и наряд на прилипших к монитору особ мужского пола не производили никакого впечатления.

Дмитрий оторвал взгляд от Дашиных округлостей, посмотрел на выжидающе молчащую Настю и глупо улыбнулся.

— Я вам звонил, не отпирайтесь, — выдал он, чем вызвал максимальное округление глаз повернувшейся на голос Даши.

В папке под мышкой лежали досье, конфискованные при обыске в лаборатории Мещерякова, всю дорогу Дмитрий репетировал разговор с Настей, серьезный разговор, который должен был стать вершиной устного оперативного творчества, но стоило встретиться взглядом с Настей, как все вылетело из головы.

— Ой! — Даша узнала Дмитрия и с испугом посмотрела на Настю.

— Да, девки, бывших надо резать! — вздохнула Настя. Встала, отодвинула ворох эскизов. — Между прочим, мог бы и пораньше приехать. Мне уходить скоро. Светская жизнь одолела.

За месяцы, которые они не встречались, Настя ничуть не изменилась. Сразу же после выписки из Склифосовского Настя напоминала беженку или жертву кораблекрушения, чудом выброшенную на берег. Поблекшее лицо, остановившийся взгляд. Время — лучший доктор, довольно скоро Настя пришла в себя и незаметно превратилась из симпатичной ершистой девчонки в женщину с той непередаваемой красотой, что идет от корней, от породы. Черты лица заострились, проступила ранее незаметная чувственность, взгляд все чаще делался властным и одновременно равнодушным, как у людей, привыкших не командовать, а повелевать, уверенных в своей силе настолько, что не считают нужным ее демонстрировать. Дмитрий так радовался Настиному возвращению к жизни, что не сразу заметил, что заново родившаяся Настя оказалась необратимо другой. С каждым днем она все больше и больше отдалялась, и настал тот день, когда всё, что связывало их, треснуло и рассыпалось, как сосулька, ни собрать, ни склеить, только пальцы обморозишь.