Как только он ее нашел, то немного отмотал пленку назад – чтобы услышать беседу с самого начала. Он отмотал слишком далеко, и в результате ему пришлось прослушать последние полминуты чужого, предыдущего, допроса. Затем послышался голос Шарки:

– Чего вы на меня таращитесь?

– Не знаю. – Это был голос Элинор. – Я подумала, не узнаешь ли ты меня. Твое лицо кажется мне знакомым. Я не заметила, что таращусь.

– Чего? Почему это я должен вас узнавать? Я не замешан ни в каких федеральных штучках, леди. Я не знаю, с чего…

– Все в порядке, не кипятись. Твое лицо показалось мне знакомым, вот и все. Я подумала, может, ты меня знаешь. Давай подождем детектива Босха.

– Угу, ладно. Я не против.

Потом на пленке наступило молчание. Босх слушал, несколько озадаченный. Потом сообразил, что прослушанный им отрывок был записан до того, как он вошел в комнату для допросов.

Что она делала тем временем? Тишина на пленке закончилась, и Босх услышал свой собственный голос.

– Шарки, мы собираемся записать разговор на пленку, потому что это позволит позднее пройтись по нему заново, – сказал Босх. – Как я сказал, ты не подозреваемый, поэтому тебе…

Босх остановил пленку и перемотал до того места, где происходил обмен репликами между мальчиком и Элинор. Он прослушал запись еще раз, а потом еще. Всякий раз это звучало так, словно его ударяли в самое сердце. Его ладони вспотели, и пальцы соскальзывали с кнопок магнитофона. Наконец он стащил с себя наушники и швырнул их на стол.

– Проклятие! – сказал он.

Петерсон перестал стучать на машинке и покосился на Босха.

К тому времени как Босх добрался до кладбища ветеранов в Вествуде, было чуть за полночь.

Он выписал себе новую машину в гараже полицейского участка на Уилкокс-авеню, а затем поехал к дому Элинор Уиш. Света в ее окнах не было, и Гарри ощутил себя тинейджером, выслеживающим подружку, которая его бросила. Несмотря на то что рядом никого не было, он почувствовал смущение. Босх не знал, как бы повел себя, если бы у нее горел свет. После этого направился обратно, в восточную часть, к кладбищу, думая об Элинор и о том, как она предала его – в любви и в работе, и все это в одно и то же время.

Он начал с предположения, что Элинор спросила Шарки, не узнает ли он ее, потому что именно она сидела в джипе, который доставил тело Медоуза на плотину. Она искала признаки того, что мальчик узнал ее и отдает себе отчет в этом. Но тот не узнал. Шарки продолжал – уже после того, как Босх присоединился к допросу – утверждать, что видел двоих, и оба, по его словам, были мужчинами. Он сказал, что тот из них, что поменьше, оставался в машине, на пассажирском сиденье, и совсем не помогал выгружать тело. Босху казалось, что ошибка мальчика должна была бы гарантировать тому жизнь. Но он также понял, что сам вынес Шарки смертный приговор – когда предложил подвергнуть его гипнозу. Элинор передала это Рурку, который знал, что не может рисковать.

Следующим шел вопрос «Зачем?». Самым простым ответом был ответ: «Из-за денег», но у Босха не получалось убедительно приписать Элинор этот мотив. Тут было что-то еще. Другие участники преступления: Медоуз, Франклин, Дельгадо и Рурк – все были так или иначе связаны друг с другом. Связующей нитью было их общее вьетнамское прошлое, а также непосредственное знакомство в те времена с двумя нынешними жертвами – Бинем и Траном. Каким образом во все это вписывалась Элинор? Босх подумал о ее брате, погибшем во Вьетнаме. Не являлся ли он связующим звеном? Детектив помнил, как она называла имя: Майкл, но не говорила, как и когда он погиб. Он сам не дал ей это сделать. Сейчас Босх пожалел о том, что остановил ее, когда ей, очевидно, хотелось о нем поговорить. Она упомянула мемориал в Вашингтоне и то, как его посещение изменило ее. Что она могла там увидеть, произведшее на нее такое действие? Могла ли стена сообщить ей то, о чем она не знала?

Босх подъехал к кладбищу со стороны бульвара Сепульведа. Большие черные кованые ворота были закрыты, перегораживая посыпанную гравием подъездную дорогу. Босх вышел из машины, но ворота оказались заперты на цепь с висячим замком. Он посмотрел сквозь черные брусья и ярдах в тридцати увидел маленький, сложенный из каменных блоков домик. Из-за занавесок пробивалось бледно-голубое свечение телевизора. Босх вернулся к машине и включил сирену. Он позволил ей завывать до тех пор, пока в окне не зажегся свет. Через несколько секунд из домика вышел кладбищенский сторож и зашагал к воротам с фонарем в руках. Тем временем Босх вынул футляр с полицейским значком и на вытянутой руке просунул между прутьями.

– Вы из полиции? – приблизившись, спросил мужчина. На нем были темные брюки и голубая рубашка с жестяным значком.

Босх испытал побуждение сказать «нет». Вместо этого он ответил:

– Управление полиции Лос-Анджелеса. Не могли бы вы открыть мне ворота?

Служитель посветил фонариком на значок и удостоверение. В свете фонаря Босх разглядел седые виски и учуял слабый запах бурбона пополам с потом.

– А в чем дело, офицер?

– Детектив. Я занимаюсь расследованием дела об убийстве, мистер…

– Кестер. Об убийстве? У нас здесь уйма покойников, но у этих дел вышел срок давности – так, кажется, по-вашему?

– Мистер Кестер, у меня нет времени вдаваться в детали, но мне необходимо осмотреть Мемориал ветеранов Вьетнама – ту копию, которая находится здесь для обозрения в праздничный уик-энд.

– Что с вашей рукой и где ваш напарник? Разве вы ездите не по двое?

– Я получил ранение, мистер Кестер. Мой напарник работает над другой линией расследования. Вы смотрите слишком много гангстерских фильмов в этой своей каморке. Все это киношная чепуха.

Последнюю фразу Босх произнес с улыбкой, но вообще-то ему уже начал докучать этот не в меру бдительный старик. Кестер повернулся и посмотрел на кладбищенский домик, а затем опять на Босха.

– Вы увидели свет от телевизора, да? Я так и подумал. Э… это федеральная собственность, и я не знаю, имею ли право открывать вам без…

– Послушайте, Кестер, я знаю, что вы на госслужбе и оттуда никого не увольняли, вероятно, со времен президента Трумэна. Но если вы сейчас доставите мне неприятности, я устрою неприятности вам. Утром во вторник я подам на вас жалобу за пьянство на рабочем месте. В первую очередь. А теперь давайте по-быстрому провернем это дело. Отоприте ворота, и я не стану вам вредить. Мне всего лишь требуется взглянуть на стену.

Для большей наглядности Босх погремел цепью. Кестер тупо посмотрел на замок, а затем снял с пояса связку ключей и отпер ворота.

– Извините, – сказал Босх.

– Я все равно считаю, что это неправильно, – сердито проворчал Кестер. – Какое вообще отношение может иметь этот черный камень к убийству?

– Возможно, самое прямое, – ответил Босх. Он зашагал обратно к машине, но затем обернулся, вспомнив нечто прочитанное им об этом мемориале. – У вас тут есть специальная книга. Там указаны все имена, выбитые на стене. Можно на нее взглянуть? Она сейчас там?

Кестер озадаченно уставился ему в лицо, и этот взгляд был виден Босху даже в темноте.

– Не знаю ни о какой книге, – сказал сторож. – Все, что мне известно, – это что люди из садово-парковой службы США привезли сюда эту штуковину и установили. Потребовалось бульдозером расчищать площадку на холме. В часы доступа посетителей тут дежурит кто-то из их парней. У него и надо спрашивать. Только не спрашивайте меня, где его найти. Я даже не знаю его имени. Вы долго здесь пробудете, или мне оставить ворота незапертыми?

– Лучше заприте. Я позову вас, когда буду уходить.

Старик открыл ворота, и Босх проехал на территорию, а потом – к посыпанной гравием автостоянке возле холма. Отсюда ему было видно тусклое мраморное сияние темной стены, вкопанной в склон. Фонари не горели, и территория кладбища была пустынна. Детектив взял с сиденья машины фонарик и двинулся вверх по склону.