И вот присмотрел он молодого рабочего Володю Климова, умного и веселого парня лет девятнадцати-двадцати. Стал поручать ему все более сложные работы и сдержанно иногда похваливал, а сам удивлялся и радовался, видя, какие быстрые успехи делает Володя, какими точными становятся у него глаз и рука.

Был Климов сиротой, и начал Тихонов приглашать Володю к себе домой и за чашкой чая рассказывал о стиле разных художников, о том, как по характеру линии знающий человек, не поглядев на подпись, назовет автора, о том, как литограф обязан сберечь и передать манеру создателя рисунка. Володя слушал, схватывал очень быстро и скоро уже высказывал мысли, которые позволяли Федору Сергеевичу надеяться, что, наконец, он нашел себе настоящего ученика. Стали Володю ценить, стал он зарабатывать лучше, чем раньше, одеваться наряднее и с каждой получки покупать себе то модные брюки, то ботинки с узкими носками, то яркие гетры, такие же точно, как те, которые носил приезжавший из Ленинграда инженер. И, глядя на единственный костюм старого мастера, на вытертые до блеска лацканы его пиджака, начал подумывать Володя о том, что если и стоит чему-нибудь учиться у старика, то только умению работать, потому что хорошему специалисту и платят хорошо. А уж умению жить пусть он у него, у Володи, поучится. Зарабатывает столько, что мог бы десять костюмов сшить, — так нет же, все деньги изводит на редкие литографии, которые выискивает у букинистов и коллекционеров.

Этими мыслями Володя со стариком не делился, и тот продолжал думать, что заветная мечта его о преемнике превращается-таки постепенно в явь.

Очень скоро Володя Климов был с ног до головы одет по тогдашней моде и все реже и реже посещал по вечерам Федора Сергеевича, потому что увлекся танцами. А потанцевать было где. Если отменялись танцы в поселке, где жил Климов, всегда можно было поехать в Ленинград. Не в один рабочий клуб, так в другой, — их много появилось тогда в городе. В этих клубах проводили свой досуг рабочие, служащие, студенты. И чего греха таить, — многие из них мечтали о «красивой» жизни и во всем стремились походить на «золотую» нэпма-новскую молодежь, вселившуюся в ресторанах и игорных домах. Впрочем, стоило ли упрекать рабочего паренька в излишнем увлечении танцами? Мало ли чем люди в молодости не увлекаются! Проходит время, человек становится серьезней, начинает заниматься делом, и нередко из него получается хороший работник.

Чаще всего Климов ездил на Выборгскую сторону, в дом культуры, помещавшийся в особняке когда-то знаменитого нефтяника Нобеля.

Здесь, в клубе на Выборгской, Климов и познакомился со студентом-медиком Ладыгой и его приятельницами Михайловой и Мещаниновой, тоже студентками медицинского института.

Девушки курили, что было очень элегантно, сильно красились, что тоже нравилось Климову, и танцевали с ничего не выражающими, брезгливо равнодушными лицами. И это тоже, конечно, было очень шикарно.

Климову льстило, что новые его знакомые — студенты. Казалось ему, что если уж и они ходят сюда танцевать, то, наверное, здесь на самом деле место очень хорошее.

Так он думал до тех пор, пока однажды, когда девушки пошли в туалет напудриться и намазать губы, у него не произошел разговор с Ладыгой, очень Климова огорчивший.

икарное здесь все-таки место, — сказал Климов.

— Здесь? — переспросил Ладыга и пожал плечами, давая понять, что разные могут быть точки зрения на вещи, но у него, у Ладыги, точка зрения твердо установившаяся.

— Можно и сюда сходить, когда денег нет.

Климов понял, что свалял дурака. Это для него, рабочего загородной литографии, — шик. А настоящие люди ходят сюда только в периоды временного безденежья.

В это время вернулись припудренные, заново накрасившиеся девушки.

— Володя говорит, что здесь шикарное место, — сказал Ладыга.

— Здесь? — удивилась Мещанинова, и Климов покраснел.

— Сколько надо нам четверым, чтоб поплясать в настоящем месте? — спросил он.

— На вечер рублей тридцать хватит, — сказала Мещанинова.

— Завтра поедем. У меня получка.

На следующий день они вчетвером сидели за столиком в ресторане «Квисисана». Вот уж где был действительно шик! Такого Климов даже представить себе не мог. На каждом столике стояла лампа с абажуром, крахмальные скатерти, крахмальные салфетки пирамидками, и на них можно было даже разобрать царскую монограмму. Недавно прошла распродажа бельевых Зимнего дворца, и многие рестораны обновили свои запасы.

В ресторане было полутемно. На маленькой эстраде расположился настоящий джаз, отбивавший на немыслимых инструментах неслыханные ритмы. Горели только настольные лампы, а во время танца по стенам и потолку бегали лучики, быстрые тонкие лучики, создававшие настроение, как объяснила Мещанинова.

А какая публика здесь была! Это тебе не жалкие девчонки и пареньки из рабочего клуба. За столами сидели настоящие интеллигентные люди. Метрдотель, почтительно кланяясь, встречал их и провожал к столикам. Они равнодушно оглядывались вокруг, — видимо, все здесь было для них обычно и неинтересно. Вообще Климову стало ясно, что удивляться и восторгаться нельзя. Здесь это не принято. И если ему, Климову, не повезло — он родился в рабочей семье и сам стал рабочим, — то надо скрывать истинную свою сущность и делать вид, что роскошь для него вещь знакомая и даже чуть надоевшая.

Несложное это искусство Климов освоил быстро. Он взял от Мещаниновой равнодушное выражение лица, от Ладыги — манеру морщить нос, от Михайловой — привычку щурить глаза, и к концу вечера ничем не отличался от своих спутников.

Назавтра отправились в «Трокадеро», еще через день — в «Ша Нуар». Прокутили зарплату Климова, стипендию Ладыги, деньги, которые Мещанинова выпросила у отца. Когда, наконец, все деньги были истрачены, поехали опять в рабочий клуб на Выборгскую сторону. Каким же вульгарным, дешевым местом показался он Климову! Он покраснел, вспомнив, что только неделю назад ему казалось, что здесь «шикарно». Танца три станцевали, а потом и танцевать стало скучно.

— Нет, здесь невозможно, — сказала Мещанинова, оглядывая танцующую толпу.

— По одежке протягиваем ножки, — процедил Ладыга.

— Конечно, — пожала плечами Мещанинова, — мир делится на богатых и бедных. Богат тот, кто может придумать, как разбогатеть. А беден тот, у кого куриные мозги.

Постояли. Помолчали. Решили уходить. Молча шагали по проспекту Карла Маркса. Шел снег, идти было холодно и противно.

— Сколько стоит котиковое манто? — спросила вдруг Мещанинова.

— Тысячи полторы, — ответил Ладыга. — Собираешься купить?

— Нет, продать, — холодно отрезала Мещанинова. — Вы его добудете, а я продам. У папы есть знакомый скорняк. Не за полторы, так за тысячу двести. Хоть будет, на что сходить поужинать.

В следующее воскресенье Ладыга и Климов прогуливались по Невскому проспекту. Денек был морозный, солнечный, и по проспекту толпами валили гуляющие. Ладыга и Климов шли порознь, не обращая друг на друга никакого внимания. Каждый из них искал в толпе одинокую дорогую шубу. Но, к сожалению, хорошие меха, как правило, гуляли не одни. Котики, шиншиллы, каракули шли в окружении нарядных кавалеров и были попросту недоступны для знакомства. На углу Садовой Климов заметил, наконец, выходящий из парикмахерской ТЭЖЭ одинокий каракуль и взглянул на Ладыгу. Ладыга, делая вид, что даже не видит Климова, наклонил голову. Это означало: каракуль приличный, действуй. Через десять минут Климов уже болтал с владелицей каракуля. Одет он был хорошо, впечатление производил солидное, да и развязности у него для знакомства хватало Впрочем, и владелица каракуля была, видно, не прочь познакомиться с интеллигентным молодым человеком. Климов поведал ей, что кончает Политехнический институт и будет, наверное, работать на Путиловском заводе. Он мог говорить о себе все, что угодно: встречаться в будущем с владелицей каракуля, которую, как выяснилось, звали Ириной, он не собирался.