Эсэсовские лидеры видели смысл и задачу своего ордена в ориентации на «величайший мозг всех времен», как Гиммлер называл своего идола. Охранять жизнь Адольфа Гитлера, беспрекословно выполнять его приказы и быть исполнителями его предначертаний — в этом видели они священную миссию СС. Имея перед глазами искаженную картину демократии Веймарской республики, многие эсэсовские фюреры были проникнуты утопической идеей установления надлежащего порядка в народном государстве. Во главе его, по их мнению, встал гениальный, покоривший свой век фюрер, собравший вокруг себя технологов, осуществляющих управление государством без всяких сантиментов и по-деловому. Тоталитарное государство представлялось им единственным спасением и возможностью установления жесткой дисциплины, к которым стремились миллионы немцев, стоявших вне политики. Однако вскоре близость к власть имущим отрезвила некоторых из них. Вместо демократической межпартийной борьбы появилась даже не единоличная диктатура фюрера, исходящая из его воли, а междоусобная возня довольно большого числа национал-социалистских иерархов, которым Гитлер для обеспечения собственного господства предоставил широкие права.
Руководство СД, состоявшее в основном из интеллектуалов, более всего беспокоило то обстоятельство, что диктатор не показал себя реалистом и здравомыслящим государственным деятелем. Вместо понятной для всех рациональности и абсолютизированной деловитости руководство государства стало демонстрировать жесткую завоевательную политику, неконтролируемое упоение властью и вульгарный биологический национализм XIX века, связанный с бредовой идеей господствующей расы.
Когда упоенный успехами диктатор аннексировал Чехословакию, между ним и некоторыми руководителями СС возникла трещина, правда, заметная лишь посвященным. Штандартенфюрер СС Райнхард Хён не забыл тот мартовский день 1939 года, когда встретился на конной выездке с оберфюрером Бестом, который сказал ему доверительно: "Это — конец. До сих пор люди верили в то, что национал-социализм выражает народную идею, которая признает границы. С вступлением же войск в Прагу он превратился в империализм.
Внешне подобные соображения не оставили никаких следов в мыслях и действиях фюреров СС. Охранные отряды следовали за Гитлером в его захватнических походах и расовых преступлениях, потакая его безумствам. Однако даже у Гиммлера порою возникали сомнения в правильности таких действий. Будучи в душе боязливым человеком, шеф СС стал задумываться. Если в период Судетского кризиса в 1938 году, Гиммлер был в числе тех, кто всецело поддерживал воинственные устремления диктатора, то уже в 1939 году, когда тот затеял спор из-за Данцига, он понял, что Гитлер ставит все на карту в своей опасной игре.
Гиммлер объединился с Германом Герингом, который по данцигскому вопросу занял уклончивую позицию, и встал в оппозицию Иоахиму Риббентропу, ставшему советником Гитлера. В начале апреля 1939 года он даже ездил в Данциг, чтобы призвать тамошнего правителя, гауляйтера Альберта Форстера, к умеренным действиям. Французский генеральный консул барон Ги де Турнель даже сообщил в Париж, что Гиммлер намерен сместить Форстера. Гиммлера поддержал председатель данцигского сената, конкурент Форстера — Грайзер, но решить этот вопрос шефу СС не удалось. Польский посол в Берлине рассматривал в те дни Гиммлера как противника войны. Швейцарский комиссар в Данциге Буркхардт писал генеральному секретарю Лиги Наций о распространявшихся там слухах, будто бы Гиммлер и Геббельс дистанцировались от Гитлера. Но это не соответствовало действительности. С осени 1938 года, в особенности после ноябрьских преследований евреев, Гиммлер сблизился с Герингом, но отошел от Геббельса.
Несколько позже Гиммлер стал снова поддерживать воинственный курс Гитлера, но сохранил отрицательное отношение к Риббентропу, на которого взвалил всю ответственность за безрассудную политику развязывания войны. В окружении Гиммлера даже возникла иллюзия, что путем низложения Риббентропа можно добиться быстрого заключения мира с союзниками.
«Это — не наша война, это — война Риббентропа!» — признался в тот период времени Геринг.
Таковым было мнение и некоторых эсэсовских руководителей. Бывший посол Ульрих фон Хассель, видная фигура немецкого движения Сопротивления, узнал об этом в октябре 1939 года. При встрече с графом Вельцеком, бывшим немецким послом в Париже, тот сказал ему, что надо как можно быстрее прекратить войну. Хассель записал тогда в своем дневнике: «Он (Вельцек) общается с такими представителями руководства СС, как Штуккарт и Хёном, и утверждает, что они думают в принципе как и мы (сопротивленцы), рассматривая мысль о целесообразности сдачи Риббентропа, на съедение. В их кругах обсуждается даже состав нового министерства иностранных дел». Приведенные им подобные факты показывают довольно четко, что эти круги не разделяли слепой уверенности нацистского руководства в окончательной победе. Так, даже на гребне военных побед Хассель писал: «Об исходе войны эти люди думают по-прежнему скептически и без ложного ура-патриотизма».
Это, однако, не означало потерю руководством СС внутренней убежденности в правоте политики силы, проводимой Гитлером. Охранные отряды, как и прежде, были готовы выполнить любой варварский приказ фюрера, шла ли речь о ликвидации евреев как народа, о планировании нового наступления на фронте, освобождении Бенито Муссолини из-под ареста или предотвращении отделения одного из сателлитов от Германии.
Исключение составляла лишь интеллигенция в составе элиты СД. Она была достаточно умна, чтобы не поддаться на лживую пропаганду апостолов теории необходимости завоевания жизненного пространства для немецкого народа. В оккупационной политике различались значительные нюансы в понимании господствующего положения «черного ордена» и отношений господ и рабов. Гитлеровское руководство не хотело понимать, что своей голой логикой завоевателей и нежеланием видеть различий в тех или иных странах Европы оно способствует возникновению движения Сопротивления в них.
То, что вдалбливалось Гитлером в отношении поведения в оккупированной части России, осуществлялось и в Европе. Как заявлял Гитлер, речь идет в основном о том, чтобы «разделить громадный пирог в целях установления своего господства и управления его частями и их эксплуатации». Во всем мире, кроме Германии, не должно быть автономных государств и народов, и могут допускаться лишь наместничества централистской супердиктатуры. На совещании имперских наместников и гауляйтеров в 1943 году Гитлер поучал: «Небольшие государства должны быть ликвидированы как можно скорее, и в единой Европе установлен новый порядок».
Оккупированные немцами государства не должны были иметь никакой национальной автономии. Фюрер предупреждал: «Самоуправление является прямым путем к самостоятельности. Демократическими средствами нельзя удержать того, что взято силой».
Этой программе руководство СС противопоставляло более интеллигентную, но не менее спорную в моральном отношении политику «кнута и пряника». Путем переходов от жесткости к более мягкому обращению в вопросах оккупационной политики оно пыталось установить шаткий консенсус между победителями и побежденными. Так, например, Бест говорил: «Во взаимоотношениях между народом-победителем и другими народами следует исходить из того, что его руководящее положение не может сохраняться длительное время вопреки их воле, так как жизнь не допускает принуждения и обмана».
В 1942 году он писал в журнале «Рейх, народный порядок и жизненное пространство»: «Установление общенародного порядка на территории, на которой проживают различные народы, и управление ими для сильнейшего из них будет являться высшей ступенью саморазвития, поскольку оно, исходя из законов жизни, обеспечит долговременное существование и прогресс и не допустит гибели, наступающей обычно после короткого всплеска мании величия и господства».
Райнхард Гейдрих был первым, кто попробовал проводить собственную оккупационную политику. Обергруппенфюрер СС, шеф СД и начальник главного управления имперской безопасности был в сентябре 1941 года назначен заместителем имперского протектора в Богемии и Моравии, где стал фактически единовластным хозяином положения.
