Постепенно выкристаллизировались три основные группы лиц, подлежавших направлению в концлагеря. К первой относились «профессиональные» преступники и преступники в обычно понимаемом смысле слова: граждане, три раза отсидевшие в тюрьмах или понесшие дисциплинарные наказания сроком не менее шести месяцев. Ко второй — «асоциальные элементы»: нищие, бродяги, цыгане, праздношатающиеся, проститутки, гомосексуалисты, сутяги, алкоголики, драчуны и задиры, нарушители правил дорожного движения, психопаты, душевнобольные, спекулянты. К третьей — лица без определенных занятий и те, кто в двух случаях отказывался от предлагаемой работы без должного на то основания".
Полиция безопасности сама определяла, какие люди подпадали под ту или иную категорию и кого следовало отправить в концентрационный лагерь (в прежние времена в Германии люди никогда не становились жертвами подобного произвола).
Вместе с тем с успехами полиции безопасности были связаны внутренние противоречия и слабости, не радовавшие ее шефа Гейдриха. Взять хотя бы то обстоятельство, что быстрый взлет его по служебной лестнице вызвал зависть многих видных руководителей СС. Даже Гиммлер стал понемногу притормаживать его дальнейшее продвижение наверх.
В Германии Адольфа Гитлера право быть впереди завоевывали только те, кто умело владел своим мачете в джунглях борьбы за компетенции и власть. Вместо парламентских дискуссий начались баталии за полномочия: политическая власть определялась принадлежностью к определенным кругам, умением приспосабливаться к обстановке, наличием прав. Должностное положение подчас ничего не значило. Так что господство Гейдриха было неполным. Отдавая приказы на арест, он не мог контролировать концлагеря. Поэтому он и предложил Гиммлеру передать ему управление лагерями, всячески обосновывая необходимость и целесообразность объединения полиции и концлагерей в одних руках.
Концентрационный лагерь являлся, по сути дела, основой гиммлеровского полицейского государства, представляя собой молчаливую и постоянную угрозу для любого немца. Концлагерь с колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток, и вышками с часовыми придавал системе контроля полиции, возглавляемой СС, гнетущую реальность: буквы «ка цет» должны были войти глубоко в сознание каждого человека и парализовать оппозиционный дух. Как сказал Ойген Когон: «Основной задачей концлагерей являлась изоляция действительных или мнимых противников национал-социалистского господства. Обособление, клевета, унижение человеческого достоинства, слом и уничтожение — вот каковыми были действенные формы этого террора».
Эсэсовские господа сознательно отказались от превращения лагерей в места для политического перевоспитания. Вполне вероятно, что некоторые легковерные национал-социалисты и думали, что политический противник может быть перевоспитан в лагере и через некоторое время выпущен на свободу. В действительности же концлагеря были с самого начала задуманы как инструмент террора и сохранения режима. До самого начала войны, когда концлагеря были превращены в места размещения армии рабов, их главная задача заключалась в том, чтобы держать страну в страхе. Такие мясорубки, как Дахау, Бухенвальд и Заксенхаузен, должны были показать немцам, к чему могут привести выступления против диктатуры фюрера.
«Забудьте своих жен, детей и семьи. Здесь вы все передохнете как собаки!» — поприветствовал как-то начальник лагеря Карл Фрич поступивших к нему заключенных. Проникавшие из-за колючей проволоки слухи и передававшиеся из уст в уста истории о «конюшне» в Бухенвальде, где заключенных расстреливали в затылок; о «собачьих будках» в Дахау, в которых можно было лежать только плотно прижавшись друг к другу на одном боку; о «плановых несчастных случаях» в каменоломне Маутхаузена и другие подробности сеяли панику среди населения Германии.
Этот инструмент диктатуры фюрера не должен был долее оставаться вне сферы влияния полиции безопасности — вот на чем настаивал Гейдрих. 10 февраля 1936 года последовало распоряжение, согласно которому управление концентрационными лагерями передавалось гестапо.
Однако выполнено оно не было, так как Гиммлер и не собирался передавать концлагеря шефу полиции безопасности, сохранив контроль за ними за собой. По сути дела, повторилась история, имевшая место в марте 1933 года в Баварии, когда зашла речь о концлагере Дахау и Гиммлер запретил Гейдриху вмешиваться в это дело, назначив вместо него другого человека.
Им был Теодор Айке, послушный инструмент в руках рейхсфюрера СС, которого Гиммлер вызволил из психиатрической клиники Вюрцбурга, куда он был помещен своим злейшим врагом, гауляйтером Бюркелем, как «опасный для общества душевно больной человек». За эту услугу «папа Айке» был благодарен Гиммлеру до конца своих дней.
Эльзасец Айке учился в 1919 году в техникуме в Ильменау, но был вынужден бросить учебу из-за нехватки денег. Поступил там же в полицию в качестве осведомителя, но был изгнан в 1920 году. По окончании затем полицейской школы в Коттбусе на должность назначен не был. Прослужил две недели в полиции в Веймаре и был уволен. В приеме на работу в полицейское управление Сорау ему отказали. Человеку, которого постоянно преследовали неудачи, оставалась последняя надежда на национал-социалистов и эсэсовскую карьеру. И вот в конце 1933 года оберфюрер СС Айке был назначен Гиммлером комендантом концлагеря Дахау.
Лагерный персонал, не видевший до того ничего хорошего в жизни, вымещал свою затаенную обиду и злобу на заключенных. Бенедикт Каутский, один из заключенных, позже вспоминал, что «встретил в Дахау в составе лагерного персонала самых тупых и ленивых представителей населения, не нашедших ничего лучшего, как вступить в ряды СС». Малейшие частицы порядочности и сердечности были выбиты кулаками Айке.
Впоследствии сам комендант жаловался, что нашел в Дахау «коррупционную охрану в количестве 120 человек». Сюда присылали из Мюнхена тех, от кого просто хотели избавиться. Однако он навел порядок в собственном доме, применяя подчас варварские меры. Установив разработанный до мелочей лагерный порядок, Айке пригрозил заключенным, что тот, кто откажется повиноваться, «будет расстрелян на месте как бунтовщик, а потом еще и повешен». Охране же он не уставал внушать ненависть к «врагам государства».
«Любая жалость, — втолковывал он в присутствии будущего коменданта концлагеря Аушвиц Хёса, — недостойна эсэсовцев. Слабакам не место в ее рядах, и они поступят правильно, если подадутся в монастырь. Мне нужны только твердые, решительные люди, готовые безоговорочно выполнить любой приказ, недаром же у них на фуражках изображены черепа». Постепенно в Дахау был сформирован целый полк, которым Гиммлер был восхищен настолько, что решил назначить Айке управляющим всеми концентрационными лагерями. После событий 30 июня 1934 года убийца Рёма обрел все необходимые полномочия, став шефом охраны концентрационных лагерей, получившей в 1936 году название «Мертвая голова», и инспектором всех лагерей.
Гейдрих попытался поломать его властные полномочия, но напрасно, так как Айке подчинялся непосредственно Гиммлеру.
Поэтому Гейдрих стал тайно собирать компрометирующие материалы по лагерям, подчиненным Айке. К тому времени тот объединил многие небольшие, разбросанные по всей стране концентрационные лагеря в четыре крупных — Дахау, Заксенхаузен, Бухенвальд и Лихтенбург, в которых в 1937 году 4833 охранника приходились на 10 000 заключенных. Жалобы на скотское обращение с арестованными, однако, не прекращались.
Проанализировав тогдашнее положение дел в лагерях, Бросцат сделал вывод: «В качестве наказаний во всех концентрационных лагерях применялись в основном: постоянные избиения, помещение в одиночку, штрафные работы, ужесточение требований (запрещение переписки и получения почты), привязывание к деревьям. Не прекращались и убийства заключенных».
Гейдриховские юристы стали подвергать критике обращение с заключенными в лагерях, но не из человеколюбия, а исключительно по политическим причинам. В октябре 1935 года гестапо направило в концентрационные лагеря директиву, предписывавшую комендантам докладывать в государственную прокуратуру о случаях смерти заключенных, по которым нет официально оформленного медицинского заключения. Айке же продолжал настаивать на самых жестких мерах в отношении арестантов, так как даже малейшее послабление, по его мнению, немедленно используют «враги государства» в своих целях.
