Она последовала моему совету и тут же набросала несколько строчек. Затем прибыл присланный Зигмундом сопровождающий, и Драуле была передана с рук на руки.

Таким образом, у нас имелись все основания быть довольными друг другом.

Драуле уехала в тот же день, а на следующий Муратову передали ее прощальное послание, так что «динамитный старичок» мог считать свой долг перед Еленой Эгерт и Центророзыском полностью выполненным.

…Хвощиков сидел в неудобной позе на краю стула, терпеливо дожидаясь моего очередного вопроса. Но, насколько я понимал, он больше не располагал никакими сведениями ни об Афанасии, ни об Эгерт. Расспрашивать же его о Винокурове было бессмысленно. Когда Хвощиков уезжал из Москвы, мы даже не подозревали о существовании этого лихого гвардейца, перебежавшего дорогу Олегу Мессмеру. Поэтому, естественно, никакого задания относительно его Хвощиков не получал. Но я все же спросил, не интересовался ли он Винокуровым.

– Как же-с, как же-с, – к моему глубочайшему удивлению, весело заквакал он и потер указательным пальцем кончик носа.

Нет, не зря я обездолил артель «Раскрепощенный лудильщик». Хвощиков был рожден для уголовного розыска.

Но побеседовать о Винокурове нам не удалось. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Борин. За его плечом белело лицо приказчика Филимонова. Обычно Борин предварительно стучался.

– Что случилось, Петр Петрович? – спросил я.

– Глазуков убит.

К двадцатому году упали в цене не только деньги, но и человеческая жизнь. Поэтому покойники в России исчезли. Их заменили «покойнички», «жмурики», «подснежники» (если трупы находили по весне), «мертвяки», «дохлики». Люди теперь не умирали. Они «откидывали копыта» «отдавали концы», «околевали», «играли в ящик», или, в лучшем случае, «загибались». Их не убивали, а «ставили к стенке» «разменивали», «шлепали», «цокали», «пришивали», «вздергивали», «отправляли на луну» и «в ставку Духонина». А о символе вечного покоя придумывали веселенькие загадки – «Начинка мясная, а пирожок из дерева…».

Но Борин отличался консерватизмом. Об цеплялся за вышедшие из употребления слова с тем же упорством, с каким, несмотря ни на что, продолжал носить галстук, бриться, подстригать бородку, усы, следить за ногтями. Поэтому Анатолия Федоровича Глазукова не «укокошили» и даже из «пристукнули», а респектабельно убили. Но все же то чего он опасался еще в восемнадцатом году, когда назвал мне на допросе Михаила Арставина, Дублета и Пушка, произошло: помер он без покаяния. Судя по всему, на это времени ему не оставили…

Труп члена союза хоругвеносцев обнаружила кухарка Глазукова, которая тут же кинулась к постовому милиционеру, а тот в свою очередь сообщил об убийстве в районный комиссариат. Когда Филимонов пришел к хозяину, в доме Глазукова уже находились работники уголовного розыска. А несколько позднее о случившемся Борина поставил в известность наш пост наружного наблюдения.

Было уже одиннадцать часов. Отослав Хвощикова отдыхать, я спросил у Борина, кого из бригады он направил на место происшествия.

– Там сейчас наши работники, которые вели наблюдение за домом.

– А кто дежурил?

– Агент первого разряда Прозоров и агент третьего разряда Синельников.

Оба агента были прикомандированными к бригаде сотрудниками Московского уголовного розыска и оба не имели никакого опыта розыскной работы, Прохоров попал в розыск после демобилизации по ранению всего три месяца назад. А стаж Синельникова был и того меньше. Вряд ли мог быть какой-либо толк от их участия в осмотре места происшествия.

Борин без слов понял меня и объяснил:

– Я туда сам хочу подъехать и уже заказал машину. Сейчас выеду.

– Вместе со мной, – сказал я.

Он наклонил голову.

– Выходит, убили под бдительной охраной вашего наружного наблюдения, а, Петр Петрович?

– Прозоров и Синельников не виноваты. Их обязанность – Кустарь. Инструкция.

Это я знал и без него. Но инструкция, однако, не предусматривала убийство человека, за домом которого следят работники милиции.

– Они слышали какой-нибудь шум, крики?

– Нет, говорят, все было, как обычно.

– Время убийства установили?

– Судебно-медицинский эксперт тогда еще не приезжал.

– Где обнаружен труп?

– В комнате, примыкающей к мастерской, – сказал Борин и взглянул в сторону сидящего на диване Филимонова. Это был деликатный намек: дескать, стоит ли вести подобные разговоры в присутствии приказчика покойного?

Филимонов, пресноглазый, с желтым, обескровленным лицом, сидел, уткнув подбородок в ладонь, и снизу вверх безотрывно смотрел на меня, будто чего-то ожидая.

– Вы в какое время обычно приходили к Глазукову?

– К Анатолию Федоровичу? – переспросил он меня, словно не понимая, о ком идет речь.

– Да, к хозяину.

– Как положено.

Я никак не мог преодолеть нарастающее раздражение:

– А как «положено»?

Филимонов замигал заплывшими глазами:

– Спозаранку положено. К семи, значит.

– Сегодня, выходит, запоздали?

– К Анатолию-то Федоровичу? – вновь переспросил Филимонов.

– К нему самому, к Анатолию Федоровичу.

– Выходит, запоздал.

– Почему?

Приказчик со всхлипом вздохнул:

– Ежели меня в чем подозреваете, то напрасно. Бог свидетель.

– Я вас не подозреваю, а спрашиваю: почему сегодня вы явились к хозяину позднее, чем обычно?

– Гулял я ночью.

– По улицам?

– Зачем по улицам? Как положено гулял, на дому.

Филимонов умоляюще посмотрел на Борина.

– На свадьбе, говорит, был, – пришел тот на помощь.

– Вот, вот, – подхватил Филимонов. – Племяша своего женил, сынка сестры, значит. Потому и припоздал.

– Всю ночь на свадьбе были?

– Всю ночь, чтоб без обиды.

– Покойного предупреждали, что придете позже обычного?

– А как же? – удивился приказчик и торопливо сказал: – Давеча предупреждение о том сделал: так, дескать, и так, свадьба, значит, и все такое прочее. Так что малость припоздаю, извиняйте.

– Ну а он что?

– Да ничего. Гуляй, говорит, Филимонов. Делов, говорит, у нас с тобой нынче не много, не то что в старое время. Чего не погулять? Что ни день, то воскресенье. Настоящий наш покупатель, дескать, или помер, или в хлебные края подался. Потому, говорит, утром и без тебя очень даже свободно управлюсь. Ну и шутку пошутил: чтоб я пьян-де не был, а из пьяна не выбивался.

– Вы когда от Глазукова ушли?

– На свадьбу-та? – Он на мгновенье задумался. – Видно, часа в четыре пополудни. Может, в пять.

– Хозяин один оставался?

– Один.

– Ждал кого-нибудь?

– Будто нет.

Наступила пауза. Потом Филимонов сказал:

– Весел давечи был Анатолий Федорович. Не вещало, видать, сердце чего дурного. А прихожу сегодня – нет человека. Вчера был, а сегодня нет. Вон оно как. Не зря, видно, говорят, что промеж жизни да смерти и блошка не проскочит. Завсегда так: живем с пооглядкой, а помираем – впопыхах… Вы только про меня чего не подумайте, гражданин Косачевский. Я Анатолию Федоровичу – хорошо ли, худо ли – двадцать лет служил. Всякое, конечно, бывало: в плохое было, и доброе. А двадцать годков никуда не скинешь. Потому и сострадание к нему имею. Как без сострадания? Без сострадания никак нельзя. Хоть и эсплотатор он был, а все ж благодетель мне.

Филимонова прорвало. Он говорил без умолку, дергаясь и захлебываясь словами. Я никогда не был любителем поспешных выводов, но похоже, что смерть хозяина действительно потрясла его.

– Дубликаты ключей от сейфов у вас?

– Нет, у меня, – сказал Борин. – После завершения операции он их мне вернул.

Дежурный доложил о машине.

– А мне как же? – вскочил приказчик. – С вами или остаться?

– Пусть подождет в дежурке? – спросил у меня Борин.

– Пожалуй. Посидите пока у дежурного, Филимонов. Газету почитайте. Когда вернемся с Петром Петровичем, пригласим вас. Не возражаете?