— А Петька сегодня будет в кабаке?

— Нет. Суббота — родительский день, — не без ехидства сообщила она.

— Как это?

— Едет к ним на дачу с ночевкой, чтобы мамочка полюбовалась, надавала советов и денег и наслушалась от него оскорблений.

— Значит, он вернется завтра?

— Может, и сегодня, но поздно.

— Позвони ему.

Она хмыкнула и пожала плечами, обозначив обиду на неверие ее словам, но набрала номер. Трубку повернула так, чтобы я слышал длинные гудки. Улыбка на лице — само подобострастие, ни намека на подъебку. Ну, что ж, сейчас проверим, насколько я дорог тебе.

— Одевайся, поедем к ним в гости.

— Их же… — начинает она, — …а зачем?

— Разве не знаешь?

Она ждала этого, боялась и желала. Если возьму на дело, в наших отношениях появится еще одна веревочка, даже цепь, которая прочнее многих других, если не всех вместе. Она задумалась, делая выбор. После долгой паузы спросила:

— А что мне одеть? Джинсы, наверно?

Так вот какой выбор ты делала!

— Одевайся, как обычно. По окнам и крышам лазить не будем, через дверь войдем.

— У меня перчаток нет, — заявила она.

— Зачем они тебе?

— Ну, эти… отпечатки пальцев, — ответила она, засмущавшись.

— Там и так твоих отпечатков валом, ты же бываешь у них. Это во-первых. А во-вторых, они не заявят.

— Почему?

— По качану. В первый раз не заявили, во второй и подавно не сделают.

Я нашел в кладовке разводной ключ, хотел взять пол-литровую банку с белилами, но вспомнил, что у Яценко радиатор цвета слоновой кости. Перебьемся без краски, на себя они заявлять не осмелятся.

В квартире Яценко все было так же, как и в прошлый мой визит. Такое впечатление, что я был у них вчера или позавчера. Я втянул носом воздух, ожидая почуять надвигающуюся бедность. Нет, здесь она не скоро поселится. Будет добыча, будет что отстегивать в Ялте направо-налево людям, блядям, матросам, хуесосам.

У Иры глаза, как у мартовской кошки, не воровать, а ебаться приперлась. Квартиру разглядывает, точно ни разу здесь не была. Руки, наверное, чешутся, готовы хватать все подряд.

— Все будем забирать? — спрашивает она с азартом.

— Нет. Мебель оставим хозяевам.

Ира на полном серьезе слушает меня.

— Только деньги, да?

— Да, — отвечаю я и иду через зал в родительскую спальню.

— Они там, в кабинете, — подсказывает Ира, не отставая от меня. Первый раз воровать — это еще и боязно.

— Эти оставим хозяевам на мелкие расходы, — говорю я и сажусь на корточки у радиатора.

Он громоздкий, из девяти секций. Справа две пробки, восьмигранные. Их не так давно выкручивали и подкрашивали. Я достаю разводной ключ, регулирую его под гайки.

— Зачем он тебе? — удивленно спрашивает Ира.

— Сейчас узнаешь.

Сокровища семейства Яценко были завернуты в целлофан и перевязаны на концах, как колбаски. Колбасок было пять. В трех — наша капуста, в одном — заморская, в последнем — царские червонцы. Сколько же их наштамповал император всея?! На своем воровском веку погрел я в руках пару сотен таких. А сколько их конфисковано, переплавлено? И все равно не переводятся, бродят от хозяина к хозяину, из тайника в тайник.

— Вот сволочи! — гневно произнесла Ирина. — А в долг не допросишься, все прибеднялись!

— Боялись привлечь внимание.

— И правда, Рокфеллер… — говорит она после некоторого раздумья.

— Кто?

— Петька. Говорил, что будет богатый, как Рокфеллер.

Сравнила хуй с пальцем! По совковым меркам его папаша был богат. И еще по меркам какой-нибудь Гвинеи-Биссау. Там бы он был важной птицей, ходил с золотым кольцом в ноздре.

Я закрутил гайки. Уверен, что это не единственный тайник. Должны быть на даче и в огородах бабулек, мамаш Петькиных родителей. Мне на первый раз хватит. Этого мало за неполный год отсидки, но есть смягчающее обстоятельство: подтолкнули меня на путь истинный. Я завернул добычу в газету и положил в хозяйский пакет украшенный чахоточной красоткой. Чем проще выглядит, тем меньше внимания привлекает.

— Пошли, — позвал я Иру.

Она стояла перед открытым шкафом и рассматривала шубы, лисью и седую норковую. В глазах было столько азарта, сколько у анархиста-беспредельщика при виде связанного мусора. Размер не ее, наверное, хочет их в клочья порвать. Дитя, али не разумеешь, яко вся сия внешняя блядь ничто же суть, но токмо прелесть, и тля, и погуба?!

— Оставь их. Я с ними светиться не собираюсь.

— Нет.

— Сваливаем! — потребовал я.

— Нет! — повторила она, тупо глядя на шубы. — Их тоже возьмем.

Если хочешь ты носить шапочку из зайца, полезай ко мне на хуй и царапай яйца. Все остальное пресекается на корню. Я закрыл шкаф, обхватил Иришку за талию и понес на выход. Она отбивалась так, будто от хуя оттаскивал. Подтолкнуть к воровству — не проблема, остановить — это да!

Состояние, в котором я находился после второй ходки, можно охарактеризовать одним словом — похуизм. Зоны не боялся, а работать не собирался. Работа — не хуй, стояла, стоит и стоять будет. Я ее не трогал, не самый ебанутый. Куда не посмотришь, один рубит, а семеро в хуй трубят. И во всем остальном бардак полнейший, с зоной не сравнить, там порядка намного больше. На зоне даже мат — редкость. Каждый знает свое место и ведет себя соответственно, за слова отвечает.

Кореша снабдили меня адресами наводчиков. Я бомбанул несколько хат и поехал в Крым оттягиваться. Там я действительно отдыхал. Брал бабу белую да вина красного и ебал по-черному — пустился в блудную.

Кончился сезон и я поехал в гастроли по стране. В некоторых городах тормозился на день-два. Поставлю хату и дальше подамся. В других задерживался на недельку-две, если находил подпольную секцию каратэ, в которой было чему поучиться. У мусоров я проходил под прозвищем Книжник. За то, что прихватывал интересные книги. На одной хате была такая знатная библиотека, что я чуть не засыпался, еле успел унести ноги до прихода хозяев и ничего, кроме книг, не взял. А потом мне вдруг стало скучно. Зачем воровать, если и так башлей больше, чем мне надо?! Пил я в меру, проигрывать в карты не умел, редко получалось, бабы сами на хуй прыгали — на что еще тратить?! Но я-таки нашел — подсел на иглу.

Дурь я и раньше шмалил, а кололся всего раз на зоне. Решил попробовать. Разочаровался, потому что ожидал большего. А тут заскочил в Толстожопинск, заглянул к Чичерину. Он угостил колесами, потом предложил уколоться за компанию — и покатились яйца с горки, а хозяин под гор у . Не скажу, чтоб кайф был супер, но жизнь становится намного проще. Ходишь себе, почесываешься, и так тебе все по облому, так полон самим собой, легкостью собственного бытия, что лучше не придумаешь. Но хорошо — это хорошо, а слишком хорошо — это уже хуево. К этой простой мысли я пришел не сразу, по облому было извилины напрягать. Я забросил спорт, баб, карты. Кроме наркоты меня ничего не интересовало, а на нее денег хватало. Гонят это все в газетах, что наркомы ради дозы идут на преступление. Придурки жизни, осколки жопы — да. Такие и за стакан вина глотку перережут. В те времена любителей было мало, мак и конопля где только ни росли, не ленись собирать. Чичерин каждое лето запасал целые стога маковой соломки, на следующий год оставалось. Частенько я у него на шару кололся. Приду утром, когда он для себя готовит, уколемся втроем — я, он и Кобыла, и потопал к себе. Шагаешь по улице, вокруг людишки суетятся, дерутся за кусок колбасы, а ты живешь эпохою, тебе заботы похую. Гостил я на даче у Шлемы. И ему хорошо — сторож бесплатный. Накидаю березовых дров в камин и сижу смотрю часами, как они горят, как бьется пламя.

Зима пролетела незаметно, не помню даже, холодная была или нет. В начале марта вышел я утром из дому поссать на мороз. День был солнечный, снег под деревьями отливал голубизной и воздух пах весной. И все это мимо, мимо…