— Тогда постойте чуточку. Руку держите вниз.

Ласточка опустилась на колени на расстеленный плащ, принялась высасывать ранку. Отек был большой и продолжал увеличиваться, кисть стремительно распухала. Оруженосец, сопя от волнения, расшнуровал и снял наруч. Ласточка смогла добраться до широченного рыцарского запястья. Нашла и придавила пальцем вену.

Над головой озабоченно бубнили.

— Надо прижечь.

— Вином залить.

— Вино внутрь.

— Жгут, жгут нужен! Чтобы дурная кровь не пошла к сердцу.

— Разрезать раскаленным ножом, крест-накрест…

— Лягушек наловить и сварить. Моя бабушка…

Сплюнув последний раз, Ласточка поднялась, не выпуская запястья.

— Жгут? — сунулся Радель.

— Здесь нужна повязка, милорд. Пока я пальцами держу. Поддержите сэна Мэлвира с другой стороны, милорд, на всякий случай.

***

Укушенную руку нестерпимо жгло. Холод разливался по жилам, цепкая хватка лекарки уже почти не чувствовалась, потому что кисть, запястье и предплечье онемели. Мэлвир, который никогда толком не болел, даже испугаться не успел.

Локоть прошило раскаленной иглой, потом заныла спина, и вдруг подогнулись колени.

Перед глазами все поплыло, он тяжело навалился на лорда Раделя, успел заметить его ощеренные от напряжения зубы, сведенные брови.

Попробуй удержи тяжеленного рыцаря в броне! Лекарка ловко подперла его с другой стороны.

— Эээ, Соледаго! — голос Герта слышался как из под воды. — Ты чего? А ну прекрати это!

В итоге Мэлвир рухнул как раз на постеленный плащ. В толпе дружно ахнули.

Как это, успел подумать он. Мелкая болотная дрянь укусила, и что — это все? Какого черта!?

Лекарка захлопотала над ним, велела кому-то держать руку, быстро проверила пульс под ухом, оттянула веко.

— Ты что возишься, а ну лечи давай! — выкрикнул откуда-то сверху Марк.

Его хриплый, севший от простуды голос тоже расплывался и замедливался, будто под водой.

Сердце колотилось в горле, дыхание останавливалось.

Мэлвир из последних сил напряг зрение и вдруг наткнулся на очень спокойный, словно оценивающий взгляд лекарки, имени которой даже не помнил.

— Кровь пусти, женщина! — продолжал командовать Рыцарь Медведя, любивший решительные методы. — Ты его что, убить хочешь?

Зеленоватые глаза оставались неподвижными, не отрывались от мэлова лица.

Потом ресницы чуть дрогнули, меж бровей проявилась черточка.

Мэл совершенно некстати вспомнил, что кровь при ядовитых укусах отворять не рекомендуется, а то и запрещается. Потому что хуже будет.

Об этом ему сам королевский лекарь-вильдонит рассказывал.

Свободная рука лекарки дернулась было к ножу, свисавшему с плетеного пояса. Прозрачную зелень глаз словно затянуло льдом.

Что я ей сделал?

Черточка исчезла.

— Вот еще, — сказала вдруг лекарка, обращаясь видимо к разъяренному рыцарю за своей спиной. — Я дареную кровь пролью, а вы меня потом к ответу. Запрещено это, не хуже меня знаете, благородный господин. Тут и без меня найдутся любители кровь пустить. В болотах окрестных.

Потом она обернулась и рявкнула на толпу любопытных так, что Мэл все-таки прикрыл глаза и попробовал потерять сознание.

Судя по тому, что его подняли и скоренько понесли куда-то, даже не особенно раскачивая, такой способ командования всем оказался привычен и развеял любые сомнения.

И все же.

Что я ей сделал?

Он рассказал ей все, знал, что поймет. Вытряхнул, как горькие коренья из корзины. Лежал, смотрел в потолок и говорил, не останавливаясь, чтобы подобрать слово. О том, как Вир, намаявшийся с неуправляемым подростком, однажды ляпнул в сердцах — нетварь.

Нетварь — это хуже отродья. Хуже швали подзаборной.

Нечеловек.

Каева мать, Крита Арвель, приходилась Виру двоюродной сестрой. Ни он, ни она не унаследовали легендарной золотой масти, так и жили. Что же. У нее были каевы зеленые глаза, пушистые каштановые волосы.

Кай ее никогда не видел, а Вир помнил и часто говорил.

Не дареной крови, меньшую ценность в семье, ее выдали замуж за полезного лорду Арвелю рыцаря — Кавена с северной границы.

Свадебный поезд выехал из Тесоры, миновал Старый Стерж, а на Чудовых Лугах его атаковали разбойники. Стояла весенняя распутица, и с ними ездил Шиммель.

— Ты же нездешняя, — сказал Кай уверенно.

— Я в Вереске родилась, далеко.

— Есть такое поверье, если дать Шиммелю лошадь — он будет ездить с бандой всю весну, пока снег не сойдет. Или всю осень, пока реки не встанут. Вир говорил… тогда поздняя весна была. В начале мая еще лежали сугробы в оврагах. Ну и вот…

Кай рывком сел, вызывающе вздернул подбородок. Ласточка смотрела мимо него, куда-то в свои собственные воспоминания.

— И этот Шиммель, кем бы он ни был, взял твою мать силой, — сказала она, наконец. — Чужую невесту. Что ж, бывает.

— Ты не понимаешь, — Кай говорил отстраненно, словно не о своей истории. — Он полуночный. Демон. Выбрал ее. Приглянулась.

Ласточка скривилась, но ничего не ответила. Кто бы на его месте не начал приукрашать неприглядную правду.

Бывает и такое — юная девушка едет к свадьбе и почестям, а попадает в грязные лапы. И носит потом… майское дитятко. Чтобы родить в самую лютую стужу, февральские беспросветные сумерки.

— Кавен хотел, чтобы я… чтобы она… вобщем, чтобы ребенка не было. Но она сначала болела, а потом уже было поздно.

— Хорошо, хоть в живых оставил, — безучастно сказала Ласточка.

— Это мать. Она написала Виру и упросила, чтобы он меня забрал. Когда я родился, она сразу ушла, встретиться с ним. И меня унесла. Он ждал…недалеко, с лошадьми. Только она слабая была, он сказал — истекла кровью, пока ехали.

Кай то ли кашлянул, то ли всхлипнул, слепо глядя на изнанку крыши. Глаза его были зелеными и грешными, как зимний омут, как заводь у чертовой мельницы.

— Так ты лорденыш, получается, — протянула лекарка. — Из высоких, из Арвелей… надо же.

Если не врешь, как обычно.

— Ну… да, из благородных, — Кай хмыкнул. — Да что мне с лордской крови. После того, как Вир забрал меня от кормилицы, я большую часть жизни ночевал под забором. Вон, смотри — золотые кудри. Родичи мигом признают.

Он потыкал пальцем в глянцевые черные пряди.

— Да и сам я… чистое золото.

— Золото, золото, — Ласточка рассмеялась. — Костлявое только. Зловредное костлявое золото.

Кай заржал, как конь и выбил босыми ногами дробь по полу. Тяжелые мысли задерживалось в нем так же надолго, как вода в решете.

Оставайся, едва не сказала она.

— Что же ты… осенью отца искать? — язык произнес совсем другое.

Парень посерьезнел, насупился.

— Хотел бы я глянуть на него, — сказал он, наконец. — Но, видишь ли…

— Что?

— Где я его найду? Он же полуночный. Да и…

Творожники, было написано на скуластой рожице. Творожники, луковый суп, чистое белье, тепло очага…

Ласточка.

Дура ты немыслимая, подумала лекарка. Дурища.

— Зимой возьму отпуск, поедешь со мной вместе в Тесору, — Кай навострил уши. — К…одному моему другу. Он, может, возьмется тебя обучать. Чтобы ты не снес тут полгорода. А пока будешь ходить в учениках у меня. Согласен?

— Ура! — Кай перекувыркнулся назад, подняв облако пыли, потом встал на руки. Подол рубахи свалился ему на голову, обнажив впалый загорелый живот, длинные лохмы волоклись по полу, ноги выписывали в воздухе кренделя.

На сына знатной леди и полуночного демона он походил, как кошка на кучера.

— И не вздумай больше ко мне подкатываться, — строго сказала Ласточка. — Забудь.