— Твое здоровье.

Дзень-брень. Буль-буль-буль.

— Чуди набегут, кричи: "В Чарусь, в Чарусь". Не тронут. А мож тронут, бес знает, что им втемяшится.

— А ты так и кричал?

— Я всяко кричал. Слегу из рук не выпускай, понял?

— Понял.

— И это. Того. Подарочков гадские старики затребуют. Есть подарочки у тебя?

— А что им дарить?

— Ножи железные, побрякушки. Есть у тебя побрякушки?

— Коть, поройся в сумке. Там в мешочке бархатном. Зарен, а по самой Чаруси как идти? Расскажи подробно.

Буль-буль-буль. Дзень-брень.

— Слуш сюда…

Котя втащила на лавку седельную сумку и развязала ее. Мешочек из бархата лежал неглубоко.

— Ой, добрый сэн, а зачем вам зеркальце? И гребни какие красивые! Ой, и ленты шелковые…

— А чтоб девушкам дарить, — рыцарь рассмеялся. — Хочешь, Котя, зеркальце? Дарю, твое будет.

— Ой, добрый сэн… спасибо…

Котя в жизни не видела зеркала. Это было серебряное, овальное, с решетчатой ручкой. От него тут же отскочил и побежал по бревенчатым стенам светлый как солнышко зайчик. Собственное котино лицо мельком отразилось в серебре, как растекшийся на сковороде блин. Котя перевернула зеркальце и хлопнула его на колени, словно увидела что-то запрещенное. Сердце колотилось.

Почему-то было ужасно неловко разглядывать себя. Вот если бы я была красивая, как дева Канела…

Котя вдруг тихо ахнула и закусила губу.

Пояс на ней был еще материн, узорами тканый.

Зеркальце только что подарил… Суженый?

Она испытующе посмотрела на черноглазого рыцаря.

— До двустволой березы, — бормотал он, черкая горелой лучиной по тряпице из-под сала, — От нее на север… Коть, ты чего так смотришь?

— Ничего, — сказала девушка хрипло. — Дядь Зарен, одолжи мне топор, а?

***

Началось!

Кай вылетел на стену, как на крыльях, не ощущая веса кольчуги на плечах, меча на поясе и щита на руке. Упер щит острым концом в сапог, глянул из-за плетеного ограждения вниз, на мерзко темнеющую жижу во рву, на приземистую башню барбакана, прикрывающую поднятый мост.

Ивовые плетенки понатыкали меж каменных зубцов повсюду по настоянию Чумы.

Разбойники, как осы облепившие деревянную галерею, приветствовали своего вожака радостными воплями.

Кай, не обращая на них внимания, жадно вглядывался в ровное поле перед крепостью, за которым расположился рыцарский лагерь, а еще дальше серели длинные деревенские дома.

Сердце бешено колотилось о ребра — не от страха, от радости.

Похоже, Соледаго решил не ждать завершения переговоров. И плевать ему на пленного старостержского лорда.

Ровным строем шла пехота. Развевались треугольные знамена. Рыцарские кони, закрытые яркими попонами, вышагивали степенно, как на параде, неся закованных в железо всадников.

С натугой двигались две осадные башни, скрипели колесами, взрывали поросшее жухлой травой поле, оставляя за собой глубокие борозды. Солдаты налегали на упряжь, подбадривая друг друга хриплыми выкриками.

Следом волокли таран с треугольной крышей, облепленной пестрыми шкурами.

Кай дурными словами проклял слепящее безумие, которое каждый раз накатывало на него в бою. Если бы, перерезав охрану на лесопилке, он сподобился пожечь заготовки для осадных орудий…

Но тогда за его плечами стоял отец, злой и яростный после нескольких месяцев голодного заточения. Что ему было до каких-то деревяшек.

Старое привидение.

Вот и сейчас Кая начало знакомо потряхивать, он стиснул челюсти, не желая впускать в себя шиммелеву силу. От нее он становился, как пьяный, цвета выворачивались, растягивалось время…

Не сейчас. Сам справлюсь.

Кай повел плечами, облитыми тяжелой кольчугой, резко выдохнул.

Гул в ушах и заполошный плеск крови отступили, словно бы тот, кто стоял за его плечом, перестал понуждать, затягивать горло стальным арканом. Петля его ослабла, но никуда не делась.

В прошлом году, после смерти Кавена, его люди праздновали победу, перепились, а он без сил лежал в каком-то закуте, дышал через раз и не знал, на каком свете. Вспышка шиммелевой ярости стала непомерным грузом для пятнадцатилетнего мальчишки.

А сейчас лишь отголосок ее растекался по жилам, как пьяное зелье, будоражил кровь и расправлял плечи.

— Вырос…мальчик мой… — вспомнился ему горячий шепот Ласточки и обжигающее прикосновение ладони к животу, натянувшиеся мышцы… — Какой же ты вырос…

Захочу, горы сверну, — подумал Кай и нетерпеливо улыбнулся.

Ну. Давай же.

Это моя крепость.

Грубо сработанные деревянные башни ползли медленно, скрипя и пошатываясь, грозя завалиться при каждом новом рывке — и все таки не заваливались. Под колеса подкладывали обтесанные бревна, чтобы ловчее было волочить эти махины по грязи.

— Не терпится? — подошел Лайго, неся под мышкой вороненый шлем с кованой личиной, кинул быстрый взгляд в смотровую щель. — Первая осада?

— Снаружи был, — отрывисто ответил Кай. — Только мы оба раза изгоном крепость брали, гарнизон даже решетки не успевал опустить… раззявы…что ж они так медленно ползут то…

— Когда Сагарэ Аверган штурмовал наш родовой замок, осада длилась больше года, — спокойно сказал найл. — А ты хочешь одним днем все успеть?

— Сколько? Да я тут состарюсь!

— Я послал усиление в привратную башню, — Лайго сдвинул брови, прищурился, прикидывая расстояние. — Кто бы ни вел этих людей, он умеет поддержать порядок. Смотри, как ровно они идут.

— Это мы еще посмотрим, что он там поддерживать будет. Пусть только дойдут уже.

Кая охватило злое нетерпеливое веселье. По правую руку, на угловой башне, возились Клыковы парни, накручивая веревки камнемета. На стенах, укрываясь за плетеными щитами, ждали лучники, но расстояние все еще было слишком большим.

Время тянулось медленно, как кисель. В разрывах облаков проглядывало солнце, и тогда равнина перед крепостью расцвечивалась яркими красками.

Кай глянул на спокойного, как статуя, найла и тяжело вздохнул.

— Черт, ну сколько можно! Выйти подтолкнуть что ли?

Солнце в очередной раз скрылось за облачным клоком и в накатившей тени пешие воины, все еще ровно державшие строй, рассыпались, как горох и перебежками кинулись вперед.

— Вот, — Котя удовлетворенно отряхнула руки. — Здесь он сутки простоит, ничего ему не сделается.

Котя знала, что искать, и нашла ее — небольшую пещерку между огромных валунов, составляющих Жабью Горку так же, как и другие болотные гривки. Они вдвоем с Радо (про себя Котя называла рыцаря по имени, не прибавляя даже необходимого "сэна") расчистили вход, срыли часть земляного покрова настолько, чтобы внутрь можно было провести рыцарского коня.

— Какие же моря обкатали эти гальки? — удивлялся Радо, озирая гладкие выпуклые стены, даже лишайником не заросшие по причине пещерной темноты. — Я чувствую себя муравьем на пляже.

— Не знаю, благородный сэн. Они всегда тут были. А моря у нас нет, море ух как далеко, на полночь, найльское море, не наше. И королевское море, что на полдень, тоже далеко…

— Не королевское, а Сладкое, девушка. Я читал, что на заре времен море плескалось повсюду. Может, это камни как раз из него, древнее тверди.

Котя впечатлилась и тоже заворочала головой. Венчик из смолистых стружек на конце еловой палки вспыхнул и стал угасать.

Они вылезли наружу, и Котя заморгала от снежной белизны.

— Отличная нора, — сказал Радо. — Ни снег, ни ветер, ни звери не достанут. Дождется нас как лапочка. Ну что, чертяка, пойдем в конюшню? Тут, конечно, не просторный денник как дома, но лучше чем под кустом в лесу.

Котя обиделась за красавца-вороного.

— Зачем вы его так, благородный сэн, справный же конь!