Отожествления всех психических процессов с процессами материальными, вероятно, не осуществил ни один философ, но различные философы, иногда даже вовсе не материалисты, отожествляют то один, то другой психический процесс с процессом движения и дают, таким образом, материал, на основании которого можно представить себе, что такое мог бы представлять собою чистый эквативный материализм. Так Лейбниц полагает, что чувственные качества, например цвета, суть не что иное, как бесчисленные движения частиц тела, которые вследствие своей скорости и многочисленности не различаются нами в отдельности а смутно воспринимаются слитными в одно целое, которое и есть цвет; он сравнивает это слияние множества последовательных восприятий в одно целое с восприятием быстрого движения зубчатого колеса, зубцов которого вследствие скорости движения их мы не замечаем, воспринимая на месте их прозрачный ободок [LIII]
Современный американский неореалист Голт (Holt) развивает учение, подобное теории Лейбница. Он утверждает, что слуховые, зрительные и т. д. восприятия суть колебания или толчки, передающиеся по нервному волокну с такою же частотою, как и колебания внешнего стимула. Различия чувственных качеств суть не более как различия частоты этих нервных толчков. Следовательно, если бы мы могли различить эти толчки в отдельности, качественные различия разложились бы на количественные. Эта попытка Голта понять в духе «атомистической психологии» чувственные качества как суммы «нервных толчков» (nervous shock) отличается от учения Спенсера своею большею близостью к эквативному материализму: по Спенсеру, простейшая единица сознания, «нервный толчок» есть уже не механическое, а психическое явление, субъективное ощущение, а Голт, как сторонник неореализма, полагает, что сознаваемое содержание есть сам механический процесс в подлиннике, следовательно, для него сознаваемые чувственные качества суть не что иное, как более или менее частые материальные толчки в нервной системе [LIV].
Приступая к критической оценке всех этих учений, отожествляющих психическое бытие с материальным, я опять резко разграничу вопрос о субстанции и вопрос о процессе.
Мысль, что душа материальна, чрезвычайно распространена. Согласно верованиям и обычаям русского простонародья, когда умирает человек, надо поставить стакан воды и повесить полотенце, чтобы душа, вышедшая из тела, могла умыться и отереться. Первобытные народы всех стран света, мировоззрение которых можно назвать анимизмом, а также и те, мировоззрение которых Леви-Брюлъ называет динамизмом [LV], так как оно более просто, чем анимизм, и не содержит в себе понятия индивидуализированной души, представляют себе душу, силы, демонов и т. п. в неразрывной связи с телесностью. В истории европейской философии на всем протяжении её сохраняется это понимание души. Гилозоизм в древней греческой философии, учения стоиков, натурфилософия эпохи Возрождения дают бесчисленные видоизменения учения о телесности души и в то же время вовсе не представляют собою материализма так как утверждают влияние душевного процесса на материальный.
И в современной литературе можно найти сколько угодно примеров таких учений, особенно если обратиться к спиритам, теософам, оккультистам. Из философии 19-го века укажу в виде примера лишь на замечательное произведение Карпентера «Любовь и смерть» *, где высказывается, между прочим, утверждение, что существуют наблюдения устанавливающие уменьшение веса тела в момент смерти.
Широкое распространение таких учений объясняется, быть может тем, что в основе их лежит некоторая существенная истина, с трудом поддающаяся точному выражению. Сущность этой истины заключается в следующем: субстанциальное начало есть деятель, наделенный творческою силою, посредством которой он способен проявляться в различных реальных процессах – материальных, психических (душевных), духовных и т. п. Стоя выше реального бытия, субстанциальный деятельесть не материя и не душа, а метапсихофизическое начало, согласно выражению В. Штерна [LVI]. Гилозоистические представления суть недифференцированное выражение этой мысли. Что же касается эквативного материализма, утверждающего, что, субстанция-душа есть особый вид субстанции-материи, а также противоположного ему спиритуализма утверждающего существование души, духа и т. п., как бесплотных субстанций, эти учения следует признать заблуждениями, которые возникают вследствие трудности умозрений, задающихся целью выяснить природу субстанции.
Несравненно более удивительным представляется отожествление психических процессов с материальными. Здесь перед нами явным образом неразличение того, что резко различно; это не только явное заблуждение, но нередко и хуже того – слепота, неумение наблюдать психические процессы. У некоторых людей, при попытке наблюдать, например, эмоцию страха, внимание тотчас направляется на трепетание сердца, дрожание мышц, сокращение сосудов и т. п. материальные процессы, а само интимное психическое переживание страха остаётся при этом вне сферы наблюдения. Красный, желтый, голубой и т. п. цвета, без сомнения, сопутствуются процессами движения в материальной среде; но даже если и допустить вместе с Лейбницем, что видение цветов есть смутное нерасчлененное восприятие бесчисленного множества таких движении, всё же несомненно, что краснота, голубизна и т. п. есть новое явление, творение новой сферы бытия в сравнении с фактом движения частиц в пространстве. Буквальное отожествление зелёности и т. п. с движением было бы чистым нарушением закона противоречия столь же нестерпимым, как утверждение, что «зелёность в самой своей зелёности не зелена». Попытки отожествления цветности с движением можно объяснить только тем, что лица, решающиеся вступить на этот путь, с самого начала уже представляют себе множество перемещающихся цветных пятнышек и, утверждая, что для смутного восприятия они сливаются в одно цветное пятно, эти лица получают цветовые поверхности не из движения, а из сочетания многих маленьких цветовых поверхностей. Если бы они попробовали исходить из движения, как оно дано слепому, т. е. чисто на основе моторно-осязательных восприятии они увидели бы, что никакая смутность восприятия не может превратить этот материал в цветовые содержания.
Ввиду совершенной несостоятельности эквативного материализма не будем более заниматься им и перейдем к материализму, отличающему психические явления от физических. Начнем с атрибутивного материализма.
Атрибутивный материализм утверждает, что психические состояния принадлежат каждой частице материи или, по крайней мере, организованной материи, как неотъемлемо присущее ей свойство, вроде того как непроницаемость или пространственная форма считается первичным свойством её. Причислив психические состояния к первичным свойствам субстанциального носителя, естественно утверждать вместе с тем причинное влияние их на все остальные процессы, например на процессы движения в пространстве; но в таком случае возникает не материализм а какой-либо вид гилозоизма или какой-либо вид учений о субстанции как начале, стоящем выше различия душевной и материальной сферы.
Следовательно, атрибутивный материализм явится на сцену лишь в том случае, если философ утверждает, что психические состояния, хотя они составляют основное свойство материи, пассивны, т. е. не влияют на течение механических процессов. Образец атрибутивного материализма трудно найти. По-видимому, приближаются к нему некоторые французского философа Робине (Robinet, 1735-1820).
