Субъективный идеализм (психологистический гносеологический идеализм), сводя все предметы к представлениям и понимая их как индивидуально-психические процессы, принужден утверждать, что некоторые стороны предметов лишь кажутся существующими, не обладая действительным бытием. Такова, например, протяженность. Подлинно психический процесс, чувства, стремления и т. п., явно не пространствен.

Поэтому те философы, которые считают весь состав всех представлений сложенным из индивидуально-психических состояний познающего субъекта, обыкновенно признают, что представления о пространственных предметах непространственны. Отсюда гносеолог, придерживающийся репрезентационизма, т. е. учения о том, что предметы внешнего мира познаются посредством соответствующих им в нашем уме представлений [CXIII], приходит к следующему странному учению: протяженный предмет, например дом, существует транссубъективно, как материальное и подлинно протяженное, объёмистое бытие, а тот же дом, как восприятие, есть психический образ в моём уме и очевидная объёмность его имеющаяся в моём сознании, не объёмна; это – лишь «мнящаяся» объёмность, иллюзия объёмности. Субъективный идеализм психологистического типа, полагая, что транссубъективных предметов и вовсе нет или что они непознаваемы, совсем утрачивает подлинную протяженность и оставляет лишь протяженность «мнящуюся». Таким образом в этом идеализме есть струйка иллюзионизма. Она легко может разрастись, поглотить все, и тогда субъективный идеализм заменяется иллюзионизмом. В самом деле, если такой предмет, как протяженность очевидно наличный в сознании, иногда даже грубо осязательный, может быть признан не подлинно сущим, а лишь мнящимся, то нет никаких препятствий так же отнестись и ко всем остальным познавательным и следовательно, представляемым (беря термин «представление» в широком смысле слова) предметам. Также и о времени можно сказать, что принадлежность к прошлому, настоящему и будущему лишь «мнится» нами и что помимо этого типа «мнения» никакого действительного временного порядка нет. Далее и о цветах, звуках и т. п. можно думать что они не существуют, а лишь «мнятся» существующими; мало того даже свои чувства и волевые процессы можно рассматривать как лишь мнящееся, а не подлинное бытие. Таким образом, на сцену является чистый иллюзионизм.

Фихте в своей книге «Назначение человека» даёт потрясающую картину трагического положения философа, пришедшего к иллюзионизму рядом логически последовательных выводов из своих основных предпосылок и не знающего, как выйти из тупика. «Я отнюдь не имею права говорить: я ощущаю, созерцаю, мыслю; я могу только сказать: является мысль о том, что я ощущаю, созерцаю, мыслю». – «Я ни в чём не знаю бытия, не знаю и своего собственного бытия. Нет бытия». – «Существуют образы: это единственное, что существует. Они знают о себе, как образы: образы, которые проносятся мимо; хотя нет ничего перед чем они проносились бы». «Я сам – один из этих образов; впрочем, я – даже не это, а только смутный образ образов. – Всякая реальность превращается в странную грезу без жизни, о которой грезится, и без духа, которому грезится; в грезу, связанную грезою о самой себе. Эта греза есть созерцание; мышление – источник всякого бытия и всякой реальности, какую я воображаю, источник моего бытия, моей силы, моих целей, – есть греза об этой грезе» [CXIV].

Фихте недаром дал такую угнетающую характеристику субъективного идеализма: в первой фазе своего философского развития он сам был близок к нему и даже в книге «Назначение человека», где он ставит себе задачу вырваться из его тисков, он находит только один способ достигнуть этой цели – прибегнуть не к знанию, а к вере, утверждающей реальность представляемого.

Утрата материального бытия, а затем и всего внешнего мира в системах панпсихистов есть явление, параллельное утрате психического бытия у материалистов. И та, и другая утрата возникает вследствие неразличения субъективной и объективной стороны знания: лица, внимание которых поглощено объективною стороною знания и именно внешним миром, не замечают субъективно-психической стороны и становятся материалистами; наоборот, лица, сосредоточенные на своём я и его роли в познавательном процессе, субъективируют объективную сторону знания и становятся панпсихистами. Наиболее глубокому искажению при этом подвергается понимание пространственности. В самом деле, в понимании чувственных качеств, например цветов, происходит лишь перестановка места: красный цвет, например, по учению панпсихиста есть не элемент внешнего мира, а субъективное явление, не физический, а психический процесс. Но само содержание красности при этих истолкованиях не подвергается никакому искажению и признается наличествующим в сознании во всей своей полноте. Между тем к пространству отношение панпсихиста иное: понимая его как субъективный психический процесс панпсихист не может допустить, чтобы вся подлинная объёмность имеемая в виду сознанием, принадлежала психическому процессу, например образу дома, образу Монблана и т. п. Он принужден поэтому истолковать как «мнимость» самое существенное в пространстве, его невыразимую в понятиях наглядную сторону, и оставить наличными лишь мыслимые на основе этой наглядности пространственные отношения, пространственные типы порядка. Какое учение о пространстве получается отсюда, рассмотрим подробнее дальше.

Весь состав пространства сводится для панпсихиста к отношениям – вне, внутри, далеко, близко, вверху, внизу и т. п. Лейбниц говорит: «Я считаю пространство, а также и время чем-то вполне относительным; пространство есть порядок сосуществований, а время – порядок последовательностей»… «Пространство есть не что иное, как этот порядок или отношение, и без тел оно есть только возможность расположения тел в таком отношении» [CXV].

Лейбницианцы 19 – го века Г, Тейхмюллер (1832-1888) и А. Козлов (1831-1901) обстоятельно развили это учение о пространстве (и времени) как особом порядке, созидаемом мышлением субъекта и служащем для размещения содержания собственных его актов ощущения, представления и воображения [CXVI].

Субъективируя пространство и превращая его в способ упорядочения умом чувственных данных, панпсихисты не просто переносят пространство из внешнего мира во внутренний, а ещё и обедняют пространство превращают в иллюзию ту его объёмность, которая так наглядно дана в опыте. Если бы они не допустили в состав своих теорий эту струю субъективного идеализма, им пришлось бы считать одни душевные процессы грандиозными по объёму, другие миниатюрными и т. п. и, внося эти формы в собственную свою душу, впасть в нелепые противоречия. Таким образом, они принуждены отвергнуть пространство как особую форму бытия, обосновывающую отношения внутри вне, вверх, вниз и т. п. вмещающую в себе эти отношения и стоящую выше и первее их.

Ряд многозначительных следствий вытекает из учения, что пространство есть только совокупность пространственных отношений между содержаниями А, В, С и т. д. (цветами, осязательными ощущениями и т. п). Важнейшие из этих следствий таковы:

1. Пустоты нет, потому что пространства как вместилища материальных вещей, в которое эти вещи могут быть вброшены и из которого их можно вычерпать, не существует; иными словами, нет двух протяженностей – протяженности пустого пространства и протяженности вложенных в это пространство тел [CXVII]. Отрицание пространства как пустого вместилища присуще многим учениям о пространстве, но оно особенно просто и ясно вытекает из учения о пространстве как только сумме отношений вне, внутри, близко далеко и т. п. между А, В, С, D: как отношение «сходства» существует лишь между сходными предметами, например лицами членов одной и той же семьи, а без сходных предметов пустое «сходство само по себе» не существует, так и пространство, понятое лишь как сумма отношений возможно только под условием наличности предметов А, В, С, D, между которыми эти отношения существуют.