Против учения о непосредственном восприятии чужой душевной жизни, по-видимому, говорит тот факт, что мы наблюдаем чужие психические состояния вместе с восприятием их физических проявлений. Если бы интуитивизм был прав, могут нам возразить, то человек был бы способен, не видя лица своего соседа, не слыша его голоса и вообще не воспринимая никаких физических проявлений его, созерцать все течение его душевной жизни. Между тем в действительности мы улавливаем чужую скорбь в звуках голоса, хитрость – в бегающих по сторонам глазах и т. п.
В ответ на это напомним замечание Бергсона о том, что не только психическая жизнь, но и материальные явления могли бы стать предсозерцания без помощи органов чувств: «Что материя может быть воспринята без помощи нервной системы, без органов чувств, это теоретически мыслимо, но это невозможно практически», так как, говорит Бергсон, такое восприятие было бы биологически бесполезно [CCXLV].
Аналогичные соображения решают также и обсуждаемый нами вопрос. Чужая психическая жизнь имеет первостепенное биологическое значение для нас не когда она остаётся замкнутою в себе, а тогда, когда она, выразившись в телесных проявлениях, переходит или грозит перейти в воздействие на моё тело. Таким образом, историею биологической эволюции объясняется (и эта сторона вопроса относится, следовательно не к гносеологии, а к истории развития знания), почему у нас выработалось умение наблюдать душевную жизнь других людей главным образом по поводу её телесных проявлений.
Кроме этого практического основания связи восприятия душевности с восприятием телесности есть ещё и более значительное, обусловленное самим строением бытия. Психические процессы оформлены только временем, а телесные процессы, содержание которых состоит из чувственных качеств тепла, света, звука и т. п., имеют не только временную, но ещё и пространственную форму. Чувственная телесность есть необходимое условие полноты жизни: только та внутренняя активность я, которая выражается вовне телесно, достигает полной актуальности и переживается как завершенная; только достигнув воплощения, она может стать как бы общим достоянием всех существ, а не только предметом наблюдения. Особенно важно то, что ценность красоты возможна лишь там, где есть пространственное воплощение внутренних деятельностей. Таким образом, телесность есть завершение реальности бытия. Неудивительно поэтому, что психический процесс радость, симпатия и т. п. светятся нам в блистающем взоре, чарующей улыбке, ласкающем ухо голосе [CCXLVI].
Тем не менее, нам могут сказать, что с точки зрения интуитивизма принципиально должна быть допущена возможность восприятия чужой душевной жизни без примеси восприятия чужой физической жизни (назовем такое явление словом «телепатия»), и было бы странно, если бы эта возможность нигде и никогда не осуществлялась. И в самом деле, такая чрезвычайно обостренная чуткость к чужой душевной жизни, по-видимому, встречается в случае особенной душевной близости друг к другу двух существ, а также в случаях отношений, имеющих особенно важное биологическое значение: так, весьма вероятно, что к таким восприятиям бывает иногда способна мать в отношении к своему ребенку. В семье живущей дружною общею жизнью, почти ежедневно можно наблюдать случаи, когда один из членов её высказывает вслух мысль, которая только что зародилась в уме другого, – как будто семья есть единое духовно-телесное целое. Недалеко то время, когда наличие явлений телепатии будет установлено экспериментально. Но уже и теперь на основании безыскусственного наблюдения явлений этого рода можно считать факт телепатии несомненным. Эта способность прослеживать чужую душевную жизнь почти как свою собственную особенно присуща святым и подвижникам всех времен, всех стран, всех народов и религий; обозначается она термином прозорливость.
Физик Лазарев пытается объяснить явления телепатии, по аналогии с радиотелеграфиею, тем, что два лица могут иметь соответствующие нервные центры настроенными одинаково и разряд, происходящий в нервном центре одного из них, распространяясь в среде по всем направлениям, является причиною такого же разряда в нервном центре другого лица. Весьма возможно, что такое физико-физиологическое посредство существует. Однако, само собою разумеется, оно не объясняет самого главного, того, что интересно гносеологу, – сознательного восприятия чужой душевной жизни, точно так же как ссылка на физиологические процессы, возникающие в сетчатой оболочке под влиянием лучей, отбрасываемых предметом, не объясняет факта сознательного чувственного восприятия предмета. Как в случае чувственного восприятия, так и в случае телепатии физиологический процесс может быть только поводом, подстрекающим субъекта сосредоточить и акты опознания на самом внешнем предмете.
Изучая восприятие чужой душевной жизни, следует обратить внимание на некоторые особенности восприятия чужой речи. на взгляд может показаться, будто, согласно теории интуитивизма, звуки чужой речи играют лишь роль поводов, пробуждающих внимание к сопутствующим их психическим состояниям говорящего. В таком случае было бы непонятно, почему русскому человеку (не знающему иностранного языка) для знания чужой мысли нужны непременно звуки русского языка, – а звуки немецкого или персидского ничего не говорят. Чтобы понять это явление, рассмотрим состав его на каком-либо конкретном примере. Положим, мой приятель, гуляя со мною осенью в лесу, говорит: «Поразительно красиво это сочетание темной зелени елей с яркою желтизною берёз». Согласно интуитивизму, при этом высказывании в душе моего приятеля вовсе нет «психических» темных елей и желтых берёз: психический состав его высказывания сводится только к вниманию актам опознания и эмоции, которые интенционально направлены на подлинные транссубъективные материальные ели и березы. Поэтому восприятия его душевной жизни мне недостаточно, чтобы узнать весь смысл его высказывания, именно-усмотреть, какой предмет и, особенно, какую его сторону «имеет в виду» мой собеседник. Чтобы сообщить такие стороны своего высказывания, он должен прибегать к словам с которыми я связываю то же значение, что и он, т. е. к словам знакомого мне языка. Само собою разумеется, всё же роль непосредственного восприятия чужой душевной жизни в процессе понимания речи и обучения речи остаётся весьма значительною, но в целом проблема понимания речи весьма осложняется тем обстоятельством, что речь есть целое, состоящее из психофизических актов говорящего субъекта и объективных смыслов, которые могут принадлежать к составу внешнего мира. При особо высоком развитии интуиции, именно чувственного восприятия в сочетании с духовным созерцанием, возможно понимание смысла чужой речи без обучения тому языку, на котором говорит собеседник. Пастор Yesper Swedberg, отец Эмануила Сведенборга, называл такой способ общения, при котором всякий говорит на своём языке и тем не менее все понимают друг друга, – ангельским языком [CCXLVII].
И в самом деле, интенциональные психические акты, жесты, интонации и произносимые звуки находятся в органическом взаимопроникновении с выраженными ими объективными смыслами, и потому неудивительно что возможны существа, способные схватывать это органическое целое не останавливаясь на одной лишь грубо чувственной стороне речи.
Каждый из нас может наблюдать в зачатки этой способности даже и беседе на родном языке: недостатки дикции, индивидуальные особенности произношения, двусмысленности и многосмысленности некоторых высказываний не мешают понимать речь, поскольку мы вживаемся в чужое целое речи и чутко прослеживаем его. Поскольку мы, люди принадлежим, вследствие своей эгоистической сосредоточенности на себе, к царству психоматериального бытия с его распадами и обеднением кругозора сознания и опознания, мы выхватываем из чужой речи грубо чувственную сторону её, задевающую наше тело (ухо, глаз) и несовершенно постигаем смысл её. От. С. Булгаков в своей замечательной статье «Was ist das Wort?», содержащей в себе введение в его философию языка, говорит, что непонимание чужих языков есть результат греховного распада человечества и появления «болезненной чувствительности к индивидуальным особенностям звуковой речи»; этот недостаток проникновения в объективный смысл он называет «психологизмом», поясняя, что «человеческая гордость есть психологизм» [CCXLVIII]. не только отдельные лица, но и целые народы значительно отличаются друг от друга степенью замкнутости в себе: некоторые народы, встречаясь с иностранцем, плохо говорящим на их языке, перестают понимать собеседника при малейших недостатках произношения; другие, наоборот, не обманываются даже и грубыми искажениями, интуитивно улавливая мысль собеседника.
