Она только что ласкала его грудь, твердую как камень и такую же неподвижную, и вот он уже поднял ее и понес куда-то. Посадив ее на землю у ствола рябины, он продолжал жадно целовать ее, обжигая своим пылающим ртом. Он настойчиво разжимал ее губы, его язык ласкал ее, требуя ответных ласк.

Летти обхватила его шею, Эллиот приподнял ее, и она оказалась зажатой между его телом и стволом дерева. Кора царапала ее обнаженные плечи, но она почти не замечала боли.

Он хотел ее. Ее. Этого у нее никто не мог отнять. Никогда. Он хотел ее, а не положения в обществе, которое, как он считал, принесет ему присвоенное ею имя. Он с усилием оторвался от ее губ, уронив голову ей на плечо, дрожь пробегала по его спине и рукам.

Летти прижалась к нему. Он был большим, больше, чем она думала. Выше и сильнее.

Она чувствовала крепкие мускулы его плеч. Выпуклые бицепсы, упругие мышцы длинных ног, все его твердое мужское тело, скрытое великолепной белой рубашкой и брюками с безукоризненной складкой. Но сейчас она чувствовала его напряженность, его нетерпеливое желание.

— Надеюсь, что после пощечины вы снимете с меня обвинения, — тяжело дыша, сказал он.

— Идет, — прерывающимся голосом отозвалась она. — Вы не холодный и не бесчувственный. Он горько усмехнулся:

— Боже мой, нет. Только не с вами.

Она протянула руку и дотронулась до его щеки. Он взял ее и поцеловал в ладонь.

Словно ток пробежал по руке и телу Летги. Хорошо, что он держал ее, потому что ноги у нее подгибались.

Эллиот отодвинулся, и прохладный ночной ветерок пробежал между ними. Она чувствовала, что он приходит в себя. Минута, когда он потерял над собой контроль, истекла. Теперь он снова полностью владел собой.

— Но вы хорошо владеете собой, — осуждающе заме-<,тила она.

— Не так хорошо, как хотелось бы, — возразил он, его | ладони скользнули по ее обнаженным рукам. Летги была не в силах отпустить его. Она хотела, чтобы его руки обнимали ее, его губы целовали ее, а тело горело от страсти.

Она привстала на цыпочки и прижала руки к его груди. Сердце выдало его. Оно сильно и часто билось под ее ладонями. Она осторожно коснулась его щеки.

— Я могла бы заставить вас утратить самообладание.

— Не надо. — Эллиот закрыл глаза.

Он не отрицал, что она взволновала его, и это принесло ей удовлетворение. Он испытывал к ней то, чего не чувствовал к Кэтрин Бантинг. Может быть, даже ни к одной женщине. Летти хотела сохранить это в душе. В памяти. То, что честный, благородный, добрый человек когда-то так сильно хотел ее, что трепетал от страсти.

— Почему не надо? — прошептала она.

Его прекрасные, обрамленные густыми ресницами глаза раскрылись, блеснув в темноте, как черные алмазы. Но улыбка была немного грустной.

— Неинтересно, — ответил он. — Слишком просто.

Ветерок утих. Какая-то птичка возилась в ветвях рябины. Из открытых окон доносились голоса, звон бокалов. Она старалась разглядеть его скрытое темнотой лицо.

— Почему же? — тихо спросила Летти.

— Потому, — ответил он, — что я люблю тебя.

Вероятно, она могла бы вести себя умнее. Летти весьма сомневалась, что настоящая леди Агата удрала бы, подобрав юбки, после объяснения в любви. Бойкая расчетливая Летти Поттс тоже так бы не поступила. Беда в том, думала Летти, прижавшись исцарапанной спиной к двери в бильярдную, что она несколько дней не чувствовала себя Летти Поттс.

Она должна была взять себя в руки. Трезво смотреть на вещи. Ей и раньше доводилось видеть, как актеры и актрисы входили в роль до такой степени, что не отличали себя от персонажей, которых изображали.

Она увлеклась ролью, вот и все. Что в этом удивительного? Она одурачила их всех. Особенно Эллиота. И не было ничего странного в том, что одурачила и себя.

Ибо в тот момент, когда у нее так забилось сердце, она чуть не ответила: «Я люблю тебя». Чуть-чуть…

И слава Богу, что не ответила. Он не любил Летти Поттс, как бы она ни обманывала себя этой чепухой, что ему нужна она, а не дочь герцога, которой не существовало.

Завсегдатаи кулис всегда влюблялись в героиню, созданную драматургом, опытной рукой постановщика и искусством осветителей. Что из того, что она сочинила собственный текст и сама придумала мизансцены? Игра оставалась игрой.

Ей следовало бы хорошенько посмеяться над этим. Она почти поверила в собственную мечту. А почему бы и нет это была прекрасная мечта. Чужое имя, перешитые платья и мужчина, полюбивший эту женщину. Как долго она смогла бы сохранять эту иллюзию? Если очень, очень постараться, и как долго она сможет оставаться той женщиной, за которую ее принял Эллиот и которую полюбил? Сердце Летти готово было вырваться из ее груди. В конце концов он узнает, что она не леди Агата. И нельзя надеяться, что его чувства к ней не изменятся после разоблачения.

Но если чувства сохранятся?

Не могла бы она воспользоваться этим? Летти почти убе-па себя, что она именно такая женщина, за какую ее принимал Эллиот. И насколько трудным будет окончательно превратиться в такую женщину? Может быть, она уже пре-атилась. Начала превращаться…

К тому же им не обязательно было оставаться в Литтл-Вайдуэлле. Они могли бы уехать на несколько лет. Она моглa выкрасить волосы, пополнеть или похудеть, изменить произношение, и они снова вернулись бы сюда.

Летти непроизвольно молитвенно сложила руки. Может быть, у них все-таки есть будущее?..

— Никогда не видел его таким взволнованным.

При звуке мужского голоса Летти огляделась. У окна в емном вечернем костюме стоял Аттикус Марч. Войдя в комнату, она не заметила его.

— Сэр?

Он кивнул в сторону окна.

— Мой сын. Он ходит там, в саду.

Профессор улыбнулся. Он был хрупким на вид, высоким, с сутулыми плечами, но его лицо все еще было красиво. И так похоже на лицо Эллиота…

— Вы очень расстроили его, моя дорогая. Надеюсь, вы скоро развеете его печаль.

Летти настороженно посмотрела на него.

— Надеюсь, я не обидел вас. Думаю, что нет. Видите ли, я наблюдал за вами, и вы, похоже, не относитесь к тем молодым женщинам, которые избегают откровенных разговоров.

Хорошо это или плохо? Она не знала и промолчала.

— Посмотрите сами. — Аттикус подозвал ее к окну. Летти, невольно заинтересованная, подошла и выглянула.

Под окном стоял Эллиот. Поднявшийся ветер раздувал фалды его фрака и трепал волосы. За его спиной темнело черное, как бархат, небо. Вдалеке на горизонте сверкали молнии. Приближалась гроза. Она подумала, что найдет в Эллиоте родственную душу.

Его лицо было мрачным и в слабом свете фонаря у балконной двери казалось бледным. Он угрюмо смотрел на дверь, куда она убежала, очевидно, решая, что делать дальше.

— Посмотрите на этого беднягу. Сердитый. Растерянный. Взъерошенный. Нерешительный… — Аттикус, прищурившись, придвинулся ближе к окну. — Бог мой, кажется, он забыл застегнуть верхнюю пуговицу на рубашке. — Он покачал головой. — Будем надеяться, что эта рассеянность пройдет. Сомневаюсь, что королеве понравится, если новый барон будет представляться ей в расстегнутой рубашке.

Королева? Барон? Аттикус говорил об этом так, словно ей все было известно, а Летти и понятия ни о чем не имела.

Профессор вопросительно посмотрел на нее.

— А вы не знали? Эллиот не сказал вам. Простите, дорогая. Я должен был догадаться, что он не скажет, но я полагал… — Он протянул руку. — Вы не доставите старику удовольствие, не уделите мне несколько минут? Пойдемте туда. Там можно сесть.

Он подвел молодую женщину к кожаному дивану и, усадив, опустился рядом.

— Так вот, — начал он, — не мое дело говорить вам об этом, но этот секрет известен всем в Литтл-Байдуэлле. Любой вам расскажет.

— Что расскажет? — спросила Летти.

— О новогодних награждениях. В этом году премьер-министр будет давать рекомендации ее величеству на пожалование Эллиоту титула барона.