— Конечно, смогу! Ты слишком остро реагируешь, мне и хуже бывало! — Выбираясь из машины, ответила она.

Это и беспокоит! То, что она считает такое состояние нормой!

С трудом выслушав соседа и пообещав помочь его внуку с подработкой в магазине, я, спустя бесконечно долгих пять минут, влетел в дом, беспокоясь, что Шехназ в таком состоянии могла и не дойти до кровати.

— Да как у тебя рука поднялась!? Попробуй только подойти еще раз к моему ребенку! — Я замер на пороге, услышав грозный голос жены, еще недавно срывающийся от боли. — Еще и наговорила ей Бог знает что! Разве для этого тебе ее доверили?! Ты же сама мать!

— Что я такого сделала, почему ты так раскричалась? Я — ее тетка! Ребенку нужна твердая рука! Брат и так ее распустил! А теперь еще и ты со своей показной заботой! Вырастет принцессой, кому она будет нужна? Девочек с пеленок нужно воспитывать в строгости. Хорошая порка еще никому не вредила!

Услышав сквозь перепалку детский плач, я быстро направился в сторону кухни, откуда, собственно, и доносились голоса. И застыл на пороге, оглядывая грязный пол, залитый томатным супом из разбитой тарелки. Шехназ приготовила его утром, перед приездом Дины, которую я попросил присмотреть за Асей в наше отсутствие. Дочь стояла, уткнувшись в колени Шехназ, горько плача и обнимая ее за ноги. Она была в одних своих любимых трусиках с русалкой в то время, как ее испачканные супом платье и колготы валялись неподалеку. Заметив явный след от шлепка на пухлой ягодичке, я, едва сдерживая себя, прорычал в сторону Шехназ.

— Возьми ребенка и выйди!

Вздрогнув от моего голоса, она обернулась ко мне, сверкая наполненными гневом и болью глазами.

— Надеюсь, ты скажешь своей сестре, что ей здесь больше не рады! — Твердым голосом потребовала она, подхватывая рыдающую Асю на руки, болезненно сморщившись от ее тяжести, но не спуская с рук.

— Иди в комнату, Шехназ! — Повторил я, слишком злой, чтобы терпеть ее неповиновение и приказной тон.

— Увижу тебя еще раз, такую порку устрою, что мало не покажется! — Прошипела она напоследок, наградив Дину убийственным взглядом и направляясь в сторону нашей спальни, шепча что-то успокаивающее на ухо моей всхлипывающей дочери.

Когда, еле дотащившись до дома от скрутивших мое тело спазмах, я услышала крик Пироженки, то чуть с ума не сошла, испугавшись, что случилось что-то ужасное. Забыв о боли, тут же забежала на кухню, где и застала картину того, как сестра Мансура, не обращая внимание на плач, шлепает девочку по прикрытой одними трусиками попке. Что-то закричав, я оттолкнула Дину, тут прижимая плачущего ребенка к себе. В голове не укладывалось, как та могла ее ударить! Такую маленькую, хрупкую беззащитную! Как она только посмела дотронуться до Моей Белоснежки!

Если бы не зашедший вовремя Мансур, не знаю, что бы я сделала с золовкой за ее слова и действия!

Никогда я еще не была такой злой и так не жаждала крови обидчика.

Подхватив горько плачущую малышку на руки, направилась в спальню, стараясь не обращать внимания на свое собственное состояние. Боль все еще продолжала простреливать низ живота, но сейчас важнее всего было успокоить бедного испуганного ребенка.

— Все хорошо, моя сладкая. Тетя больше тебя не обидит. — Я попыталась усадить малышку на столик в ванной и умыть. Но Ася, вцепившись в мой платок, продолжала хныкать, не желая разжимать маленьких кулачков.

— Не бойся, малышка. Дай Шах снять платок, — продолжала я уговаривать ее ласковым голосом, что всегда помогало, стоило только девочке начать проявлять упрямство.

Развязав платок, я показала, что хочу избавиться от него, и она отпустила меня, немного отклоняясь, но все еще продолжая жалобно хныкать. Отбросив его прочь, я наклонилась к Пироженке, когда заметила ее покрасневшее и слегка припухшее бедро.

— Что это? — Спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал так же ласково и спокойно. Это не было следом от шлепка.

— Суп плолился и тетя ластлоилась, — шмыгнула она носиком, посмотрев на свою покрасневшую кожу и потирая покрасневшие от долгого плача глазки.

Расстроилась?! Я нахмурилась, не понимая, почему девочка не жалуется, не говорит, что тетка разозлилась и отшлепала ее?! Что это за слово такое — РАССТРОИЛАСЬ???

— И тетя тебя ударила? Ты сказала ей, что обожглась? — Рассматривая место ожога, как бы между прочим спросила я, стараясь не напугать Пироженку.

— Я плохо себя вела, лазлила суп, — горестно вздохнув, ответила малышка, введя меня в ступор. — Испачкалась и устлоила бесполядок. Я была плохой девочкой, — словно заученный текст выдала она.

Повторяет теткины слова! Пусть покарает ее Бог!

— Ну и что? Я тоже все время что-то разливаю, меня тоже надо отшлепать? — Спросила я, пытаясь найти правильный подход и объяснить Асе, что она не виновата в том, что на нее подняли руку. И не должна принимать это как должное. Никогда!

— Неть. Шах незя бить! — Ну вот, голосок, наконец, прорезался! Что наговорила ребенку эта ведьма, если смогла чуть ли не зомбировать его!?

— Давай-ка Шах быстренько тебя искупает, а потом мы полежим на большой папиной кровати и поговорим. Хорошо? — Вытирая покрасневшие от слез глазки девочки и нежно целуя ее в лобик, сказала я.

Пироженка согласно кивнула, оставаясь грустной и поэтому такой непривычной. Она ведь всегда была заводной и веселой со мной. А сейчас из нее будто вынули батарейки.

Быстро искупав Асю, стараясь не касаться ожога, я укутала ее своим большим полотенцем, в котором она просто утонула, и отнесла на кровать. К счастью, Пироженка больше не плакала и выглядела немного лучше после купания. Найдя аптечку, в которой, к моему великому облегчению, оказался «Бепантен», я нанесла крем тонким слоем на ее бедро, вздрагивая вместе с малышкой от каждого болезненного прикосновения.

— Вот и все! Хорошая девочка, — чмокнула я ее в носик. — Полежи минутку, ладно? Я возьму твою пижаму и вернусь.

К моему облегчению, она не стала капризничать, и я, вернувшись с новыми трусиками и кофточкой от ее пижамки с мишками, прилегла рядом с ней, прижимая ее к своей груди и приглаживая мокрые волосы. Мне было больно. И физическая боль была ничем по сравнению с душевным раздраем. Я вспомнила, что чувствовала, когда сама получала из-за каждого неверного шага. С детства мне внушали, что я сама виновата в каждом шлепке, что заслужила каждое наказание. И что удел женщины — терпеть и приспосабливаться. У меня никогда не было счастливого детства. Но я не собиралась позволять какой-то злой и жестокосердной женщине, которая способна так обращаться с ребенком, растущим без матери, омрачить хотя бы один день детства моей Белоснежки.

— Сладкая моя, расскажи Шах, что случилось? — Прошептала я, целуя малышку в лобик. — Ты ведь мне всегда все рассказывала. Когда папа недавно спрашивал, почему ты грустная… это тоже было из-за тети? Она и тогда…расстроилась? — С трудом выдавила я из себя это слово.

— Я хотела, чтобы меня забилала ты, а не она, — насупилась моя девочка, наконец, показывая свой характер, который она унаследовала от отца. — А тетя сказала, что, если я буду надоедать, ты блосишь меня, совсем как мама. — Тихонько, словно открывала большой секрет, продолжила она.

Я просто задохнулась от негодования! Сказать такое ребенку?! Господи, что бы Дина еще натворила, не вернись мы сегодня пораньше из-за моих проклятых женских дней? Да она бы просто испортила психику моему ребенку!

— Почему ты не рассказала папе и мне, что она тебя поругала? Помнишь, что я говорила тебе? Если тебя кто-то обижает, ты должна говорить об этом.

— Тетя сказала, если я буду непослушной и ласкажу тебе, то ты от меня устанешь и ласскажешь папе. А папа тебя выгонит, и будет, как ланьше. И не позволит нам больше видеться. А я снова буду скучать по Шах… И папа не лазлишит мне больше плиходить к тебе в гости, ведь он долго не позволял, даже когда я пласила. А потом ты сама ко мне плишла жить, но если бы папа выгнал, ты бы уже не смогла плийти, ведь папа бы тебя не пустил. И ты бы уже и не хотела бы плийти к непослушной девочке, — затараторила невпопад Пироженка, поделившись, наконец, тем, что столько дней переживала в себе.