А зной уж встал над полями, и вскоре жатва должна была на время приостановиться, чтобы не гневить богов и дать роздых самим труженикам, а также и деду-полевику, избегавшемуся уже, ускользая от острого серпа в оставшиеся колосья. Только плясунья – красная девица-полудница выходила сейчас в поле посмотреть, не работает ли кто без удержу и почтения, да поискать спящих на жнитве девушек – порезвиться, потанцевать, чтобы не скучно было одной.

Тропа вилась дальше, меж полей, засеянных ячменем и пшеницей, меж сенокосов и паров. Слева от тропы, на лугу, лениво помахивая хвостами, расхаживали большие черно-белые коровы под присмотром старушки, вооруженной хворостиной.

Путники перешли канаву по прочным мосткам – по весне, после таяния снега или обильных летних ливней здесь неслась говорливая мутная вода, смешанная с песком и глиной, сейчас же дно было едва влажно и заросло густой осокой. После пошел медленный подъем. Северный склон холма был крут, к тому же выгибался горбом, и солнечные лучи редко освещали его, поэтому земля здесь даже летом оставалась сырой. Здесь росли папоротники, хвощи и прочие влаголюбивые растения. То и дело попадались гранитные валуны и целые куски скал, будто кто-то швырял их на грудь холма снизу. Ни единого обработанного клочка земли не было на этом склоне, и веяло здесь каким-то давним холодом и запустением, как будто земля здесь долго и тяжко болела, пребывая до поры в забытьи. Мирко всматривался в молчащие камни, сплетения трещин, темную, скорбную зелень и пытался понять, какая ж беда стряслась здесь многие века тому назад, какие сражения, какой лютый огонь опалили землю. Разговаривать или выспрашивать о чем-либо Ахти не хотелось: все равно он ничего путного не сказал бы, но созерцание новой непонятной загадки, уводящей к самым истокам времен, заглушило даже мысли о Риите.

Наконец тропа вышла к высокому, саженей в пять, каменному утесу и пошла вдоль него вправо, а склон постепенно перешел в довольно крутую осыпь, крепко схваченную сорными травами, крапивой и кустами жимолости. Да, появись с этой стороны враг, взять такую, саму собой получившуюся стену было бы непросто.

Пройдя вдоль осыпи под стеной шагов двести, Мирко поднял глаза к небу и тут же застыл на месте: на высоте четырех саженей над ним в крепкой гранитной тверди был высечен тот самый знак, который являлся ему последние три дня постоянно.

– Ты чего? – не понял его Ахти, которому пришлось внезапно останавливаться не только самому, но еще и осаживать четырех сильных коней, которые, к слову, слушались Мирко гораздо легче.

– Вон там, – мякша указал наверх, – кто это сотворил?

– А, это, – махнул рукой Ахти. – Пошли вперед, сейчас скажу.

Мирко послушался, вновь тронув лошадей.

– Это Антеро, чудак, постарался, – объяснил хиитола. – Здесь, говорил, этому знаку самое место, он, дескать, грозу северную отвращать будет. Приходил вечерами, а то и ночами лунными, стучал, вымерял. Сделал, в общем. Старики, понятно, не слишком рады были, только мужики сказали: пусть его стучит, в поле работает – и ладно, а так пусть. Раньше бы, вестимо, такого не позволили…

Тропа пошла забирать вокруг холма, гранитная стена все уменьшалась в росте, и наконец Ахти и Мирко вышли к окончанию осыпи – далее она переходила в крутой зеленый откос, взобраться по которому было бы крайне трудно, а зимой и вовсе немыслимо. Выход же наверх запирал здоровенный двухсаженный обломок. Его обращенная к тропе поверхность была гладко срезана и отполирована – то ли дождем и ветром, то ли людьми в баснословные времена. Посредине виднелось стершееся, но еще различимое изображение то ли пирамиды, то ли языка взметнувшегося пламени. Рисунок был груб, но очень выразителен. От самого места веяло чем-то мрачным и недобрым.

– А это тоже Антеро? – кивнул Мирко в сторону парня.

– Нет, – односложно ответил Ахти.

– А кто?

– Не знаю. Никто не знает, – буркнул хиитола; говорить об этом ему явно не хотелось, – очень давно это случилось, вот и не знает никто. Только место это нечистое. Совсем скверное. Другой тропы нет, вот и ходим здесь. Будь моя воля, я бы этот камень разбил на части да зарыл где-нибудь в глуши, да поглубже. Жаль, сил не хватит.

– А если всем вместе?

– Пробовали. Только железо затупили, старики так говорят.

Они приблизились к камню. Мирко чуть ли не кожей почувствовал какое-то потустороннее, кромешное, чужое присутствие. Ему не захотелось остановиться здесь и рассмотреть внимательнее рисунок, да и лошади вели себя неспокойно: прядали ушами, раздували ноздри, а гнедой даже затрясся крупной дрожью, и только ласковое и одобрительное прикосновение хозяина его успокоило.

Отойдя подальше от странного места, Мирко спросил:

– Как же вы тут живете, когда рядом такое… – он задумался, стараясь отыскать верное слово, – такое чудище?

– Живем как-то, – спокойно сказал Ахти, на которого вновь напала хандра. – Ты не смотри, что на севере все такое смурное. Сейчас к вершине выйдем, там порадуешься.

Поднялись еще немного, и наконец яркое солнце ударило в глаза – они вошли в деревню. Тут Мирко опять остановился.

– Вот что, Ахти, – сказал он. – Покуда мы еще ни с кем не повстречались, давай все ж уговоримся, как отвечать будем, чтобы не дать маху. Старик в поле, конечно, калач тертый, только ведь он про наши с тобой похождения не ведает ничего. Однако же ни на грош он нам не поверил. Что дальше будет?

– Трудно сказать, – пожал плечами Ахти, – Деда Рейо ты не бойся, он зря болтать не станет. Иное дело, сейчас отец да дядя с поля придут, тут-то расспросы и начнутся. Да и женщины дома. И Хилка, – закончил он задумчиво.

Мирко понял, что добиться чего-нибудь путного от Ахти теперь нелегко. Он и сам чувствовал себя неважно: от полуденного солнца разморило, ведь не спал, почитай, вторую ночь подряд, а чудесное обретение и непонятная потеря Рииты отзывались гулкой пустотой на сердце.

Но, делать нечего, следовало жить дальше, и жизнь требовала решения обычной задачки: если я так, то будет сяк, а если я этак, то выйдет вот так… Однажды выбранный шаг – уход из дома – привел его на очередную росстань. Путь далее был известен, но требовалось ненадолго задержаться, и иначе было нельзя.

– Давай-ка присядем, – остановил Мирко своего спутника и сам первый опустился на траву.

Ахти устроился напротив и принялся рассеянно теребить стебель пижмы.

– Вот что, – начал деловито мякша, – про всадников никому и словом нельзя обмолвиться – хлопот не оберешься. Откуда кони? Пускай я коневод буду, хоть и не похож. Скажу, на худой конец, дескать, у нас в Холминках все такие – кто здесь нас, мякшей, знает? Теперь потруднее вопрос: а что за поклажа, что за сбруя, что за седла, отколь такие богатые да разные? Что скажешь, Ахти?

Парень наконец взял труд задуматься и принялся размышлять вслух:

– Ну, схоронить нелегко будет, да и без толку – люди на поле видели, что мы шли с поклажей… Можно сказать, что, мол, коней только с упряжью продаешь…

– Не поверят, – возразил Мирко. – Ты скажи еще, что мы клад в лесу нашли. Вот что, пожалуй, надо говорить: у меня дядя некогда у князя служил, да и не только он, есть еще по Мякищам бывшие воины, они-то и решили богатую упряжь продать подороже – на что все это им в деревне? А проезжие купцы упряжь у них не берут – вдруг она разбоем взята? В городе же на торгу никому до того дела не будет.

– Не шибко складно, – подытожил Ахти, – но пускай, сгодится. А что ж будем про Антеро сказывать? То же, что и вчера надумали?

– Тут вот что, – рассудил Мирко. – Тебе, прежде чем про Антеро речь пойдет, всенепременно надо будет Хилку найти да сказать ей – хочешь ты того, нет ли – что Антеро жив-здоров, и что тот человек, я то есть, попозже ей все, как было, поведает, а до того пусть она все слушает да мимо ушей пропускает, хоть и кажет вид, что всему верит. Что Хилке говорить станем, о том

мы особо порешим. А на людях так скажем: пришел ты на берег болота, а тут я с конями. Ну, то-се, словечком перекинулись, а тут я возьми и скажи, что недавно мне человек встречный на островине случился, тут мы и выяснили, что это как раз Антеро был.