В гостиной было тихо, только огонь в камине потрескивал по-прежнему. Джейми, по-видимому, спал, во всяком случае, глаза у него были закрыты. Он лежал лицом к огню. Я опустилась на коврик перед камином, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Джейми. Мы впервые остались наедине после нескольких отчаянных минут в подземелье Уэнтуортской тюрьмы. Казалось, что с тех пор прошло много лет. Я внимательно, словно незнакомца, разглядывала Джейми. Принимая во внимание все обстоятельства, выглядел он терпимо, но я тем не менее беспокоилась. Количество виски, выпитого им во время медицинских процедур, свалило бы с ног ломовую лошадь, и большая часть спиртного, несмотря на неоднократную рвоту, оставалась еще в организме.

Мне подумалось, что рано или поздно Джейми захочет поговорить с кем-то о происшедшем. Но при этом мне хотелось, чтобы этим человеком была я.

Он был укрыт одеялом до пояса, и я наклонилась над ним, чтобы осмотреть его спину. Зрелище оказалось примечательное. Удары кнутом были нанесены на столь одинаковом расстоянии один от другого, что это попросту потрясало воображение. Он должен был стоять, вытянувшись во весь рост, словно гвардеец на параде, пока это делалось. Я глянула на его запястья — следов от веревок нет. Он сдержал слово и не сопротивлялся. Он стоял неподвижно, пока его истязали, выплачивая условленный выкуп за мою жизнь.

Я вытерла рукавом глаза. Он не поблагодарил бы меня за эти слезы над его распростертым телом. Я переменила позу, материя халата слегка зашуршала — и Джейми открыл глаза, хоть и не вполне очнулся. Он улыбнулся мне слабой и усталой улыбкой, впрочем вполне осознанной. Я открыла рот и вдруг поняла, что не знаю, о чем заговорить. Смешно было бы спросить, как он себя чувствует, — совершенно ясно, что самочувствие у него скверное, хуже некуда. Пока я размышляла, он заговорил первым:

— Клэр? У тебя все в порядке, любимая?

— У меня?! Господи, Джейми!

Слезы собирались пролиться, но я старалась их удержать, громко сопя и часто моргая глазами. Он медленно поднял здоровую руку, так медленно, словно она была отягощена цепями, и погладил меня по голове. Хотел привлечь меня к себе, но тут я впервые подумала о том, как ужасно я выгляжу: лицо исцарапано и перепачкано, волосы слиплись от черт его знает какой грязи, сказать неприлично.

— Иди ко мне, — сказал он. — Я хочу потрогать тебя хоть немного.

— Но я вся в крови, и вообще…

Я сделала безуспешную попытку привести в порядок волосы.

В ответ послышалось некое слабое подобие смеха — большего ему не позволили сломанные ребра.

— Матерь Божья, да ведь это же моя собственная кровь, англичаночка! Иди сюда!

Его рука обняла мои плечи. Я опустила голову ему на подушку, и так мы полулежали у огня, черпая друг у друга тепло и силу. Он легонько коснулся пальцем ранки возле моего уха.

— Я не надеялся снова увидеть тебя, англичаночка. — Голос у него был низкий, охрипший от виски и криков. — Как я рад, что ты здесь, со мной.

Я выпрямилась.

— Не увидеть меня снова! Почему это? Ты считал, что я не смогу вызволить тебя?

— По правде сказать, да. Но я боялся сказать тебе об этом, боялся, что в таком случае ты заупрямишься и откажешься покинуть меня.

— Я заупрямлюсь? — возмутилась я. — Кому бы и говорить об упрямстве!

Последовала пауза, которая как-то неловко затянулась. Я должна была расспросить его о вещах, существенных с медицинской точки зрения, но щекотливых в личном плане. В конце концов я облекла это в тот самый банальный вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

Веки у него сомкнулись, глаза казались запавшими при свете свечей, но я ощутила, как напряглась под бинтами спина. Рот скривился.

— Не знаю, англичаночка. До сих пор я никогда себя так не чувствовал. Кажется, я хотел бы совершить одновременно несколько разных деяний, но разум мой протестует, а тело меня предает. Я хотел бы немедленно уйти отсюда и убежать так далеко, как только смогу. Я хочу кое-кого убить. Господи, как я этого хочу! Я хочу сжечь дотла Уэнтуортскую тюрьму. Я хочу спать.

— Камни не горят, — трезво заметила я. — Пожалуй, стоит ограничиться сном.

Его здоровая рука поискала и нашла мою, а рот слегка расслабился, но глаза оставались закрытыми.

— Я хочу прижать тебя к себе, целовать тебя и не отпускать никогда. Я хочу уложить тебя к себе в постель и обладать тобой, как обладают шлюхой, чтобы забыть самого себя. И еще я хочу положить голову к тебе на колени и плакать, как ребенок.

Уголок рта приподнялся, и голубые глаза полуоткрылись.

— К несчастью, — продолжал он, — только последнее из всего перечисленного я могу сделать, не потеряв при этом сознания.

— Ну что ж, в таком случае этим и следует ограничиться, оставив прочее на будущее.

Я тихонько засмеялась.

От него это потребовало некоторых усилий, и он в самом деле едва не потерял сознание, но я присела к нему на кровать, прислонилась к стене, а он положил голову мне на бедро.

— Что это сэр Маркус вырезал с твоей груди? — спросила я. — Клеймо?

Он ответил не сразу. Потом рыжеволосая голова наклонилась в знак утверждения, и Джейми произнес со смехом:

— Печать с его инициалами. Чтобы я весь остаток жизни носил кроме уже оставленных им рубцов еще и его вонючую подпись? Да ни за что!

Его голова теснее прижалась к моему бедру, и дыхание мало-помалу сделалось сонным.

— Джейми?

— Ммм?

— Ты сильно пострадал?

Сразу пробудившись, он перевел взгляд со своей забинтованной руки, призрачно белевшей на темном одеяле, на мое лицо. Глаза закрылись, и Джейми начал дрожать. Встревоженная, я решила, что коснулась невыносимо больного места, но тут же поняла, что он попросту смеется — до слез.

— Англичаночка, — заговорил он наконец, прерывисто дыша. — У меня осталось примерно шесть квадратных дюймов кожи без болячек, ожогов и рубцов. Пострадал ли я?

И он снова затрясся от смеха так, что матрас под ним заходил ходуном.

— Я имела в виду, — начала было я сварливо, но Джейми остановил меня, взяв мою руку и поднеся ее к губам.

— Я понял, что ты имела в виду, англичаночка, — сказал он, повернувшись ко мне. — Не волнуйся, оставшиеся невредимыми шесть квадратных дюймов находятся у меня между ног.

Я по достоинству оценила усилие, которое понадобилось ему, чтобы пошутить, и легонько шлепнула его по губам.

— Ты пьян, Джеймс Фрэзер, — заявила я и, помолчав, добавила: — Всего только шесть?

— Ну, может быть, и семь. Бог ты мой, англичаночка, не смеши меня больше, мои ребра этого не выдержат!

Я вытерла ему глаза подолом своей рубашки и дала ему попить, поддерживая голову.

— И все же это не то, что я имела в виду, — сказала я.

— Я понял, — ответил он. — Можешь не деликатничать насчет этого.

Он с осторожностью набрал в грудь воздуха, но все-таки поморщился от боли.

— Я был прав, это менее болезненно, чем удары плетью, но куда отвратительнее.

Горькая улыбка скривила его губы, но в ней был и оттенок юмора.

— По крайней мере я некоторое время не буду страдать от запоров.

Я вздрогнула, а Джейми вдруг скрипнул зубами и задышал часто-часто.

— Прости, англичаночка… я не предполагал, что все это так глубоко затронет меня. А с тем, что ты имеешь в виду, все в порядке. Повреждений нет.

— Ты не должен рассказывать мне об этом, если не хочешь, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и естественно. — Разве что так для тебя легче…

— Я не хочу рассказывать! Я не хочу даже думать об этом снова, но выбор был недвусмысленным. Нет, моя дорогая, мне не больше хочется рассказывать об этом тебе, нежели тебе слушать, но я должен вытолкнуть это из себя, пока оно меня не задушило… Он хотел, чтобы я пресмыкался перед ним и умолял, и я делал так, клянусь Господом. Мне помнится, я говорил тебе, что можно сломить человека, если в твоей власти причинить ему невыносимую боль. У него была такая власть и такое желание. Он вынудил меня пресмыкаться и вынудил умолять, да и кое-что похуже того. В конце концов он вынудил меня желать смерти.