— Тем не менее в нем остается место для тебя, не так ли?

— Я не просто маг, — сказал Гаррис. — Я император. К тому же исключение только подтверждает правило для всех остальных, неисключительных случаев.

— А почему я все еще в цепях?

— Потому что ты моя пленница, — ухмыльнулся Гаррис. — А поскольку ты являешься служительницей культа, у тебя есть сакральная сила, которую я использую для своих зловещих ритуалов. Кстати, каждую ночь я высасываю частичку твоей души. Это на всякий случай, просто чтобы ты знала.

— Кто-то на самом деле в это верит?

— Многие. Надо же людям во что-то верить, — император ухмыльнулся, но на этот раз ухмылка его была невеселой. — Раньше эти цепи оберегали тебя от моей солдатни. Теперь они оберегают нас обоих. Пока ты в цепях, ты пленница в моих апартаментах. Как только их с тебя снимут, ты обретешь статус гостьи, и кто-то может подумать, что ты значишь для меня нечто большее, чем просто материал, необходимый для зловещих ритуалов.

— Ты боишься, что меня сочтут твоим слабым местом?

— Да. И теоретически это может выйти боком нам обоим, потому как у императора не должно быть слабостей. По крайней мере, на данной стадии построения Империи и столь очевидных.

— Я не думала, что ты настолько несвободен в своих действиях.

— На самом деле у меня глубокий внутренний конфликт, — сказал Гаррис. — С одной стороны, я чародей и магия дает мне свободы больше, чем любому другому разумному существу в нашем мире. И, как чародей, я могу делать все, что мне взбредет в голову. Но с другой стороны, я правитель, а правитель не может игнорировать то, что о нем думают его подданные. И я ловлю себя на мысли, что я все больше становлюсь правителем, а не чародеем. Мне важно, чтобы люди делали то, что мне нужно, не просто потому, что я так приказал. А потому что так правильно. На одном страхе империю не построить.

— Тем не менее ты не возражаешь против того, что тебя боятся. И даже делаешь так, чтобы тебя еще больше боялись.

— Да.

— Я встречала много странных людей, но ты — самый странный из них.

— А я даже и не удивлен, — сказал Гаррис.

— Ты будешь еще сегодня работать?

— Нет, — сказал Гаррис, вытаскивая трубку изо рта. — Пойдем в спальню, моя прекрасная пленница.

— Пойдем, мой страшный повелитель.

У инквизитора было доброе лицо.

Слишком доброе лицо для человека, приказывающего пытать других людей и сжигать их на кострах. И даже глаза у него были добрые. Он смотрел на меня, как дедушка может смотреть на своего любимого, но непутевого внука.

Этот человек в серой рясе, небрежно поигрывающий четками в руках, пугал меня до дрожи в коленях. Пугал до такой степени, что я почти забыл о громиле с обнаженным торсом, пудовыми кулаками и здоровенными бицепсами, стоящем позади меня.

Глуповатое и испещренное шрамами лицо пыточных дел мастера не нагоняло на меня такой жути, как добрая улыбка инквизитора.

— Как тебя зовут? — спросил инквизитор.

— Джим, — сказал я.

— Ты убил человека, Джим.

Я промолчал.

— Это страшное преступление. А еще это тяжкий грех. Ты понимаешь, что тебя ждут адские муки, Джим?

На это надо было как-то отреагировать, и я кивнул. Осталось только узнать, имеет ли инквизитор в виду адские муки в загробной или еще в этой жизни. Впрочем, если вспомнить, где я находился, одно другого никак не исключало.

— Ты не носишь на груди символа Шести, — сказал инквизитор. — Ты не веришь в богов?

На этот вопрос правильного ответа вообще не существовало.

Верить в Шестерых и не носить на груди их символа — грех.

Безбожие — грех.

Верить в других богов — ересь.

Как ни ответь, ничего хорошего не будет.

— Откуда ты, Джим?

— Издалека. Из Тирена, — поскольку я никогда не бывал в других странах, я решил сказать правду. Потому что если он вдруг начнет расспрашивать меня о подробностях, то мне очень трудно будет правдоподобно врать. Но он спрашивать не стал.

— Тирен… Династия Беллинджеров отказывалась принимать в столице нашу миссию, а теперь Тирен входит в состав Империи. Там много заблудших душ, — задумчиво сказал инквизитор. — Ты забрался довольно далеко от своей родины, Джим. Почему?

— Имперские солдаты сожгли мой дом и убили моих родителей. Я не хочу иметь с Империей ничего общего.

— Разумная позиция. — Я знал, что ему понравится. — Я не разделяю мнения кардинала Такриди, считающего Гарриса выкормышем самого ада, но, вне всякого сомнения, человек, назвавший себя императором, зашел очень далеко на пути своих заблуждений. Я скорблю о его душе, но не теряю надежды ее спасти.

У служителей Церкви Шести существовала очень своеобразная концепция спасения заблудших душ. Для этого они калечили и сжигали заблудшие тела.

Инквизитор вздохнул.

— Ты знал человека, которого убил? — спросил он.

— Нет, — сказал я.

— А за что ты его убил?

Я промолчал.

— Мне кажется, что ты мне лжешь, Джим, — сказал инквизитор. — При тебе нашли деньги, так что непохоже, что ты убил этого человека из-за золота. Помимо прочего, из-за золота обычно убивают на улице, где-нибудь в темноте, где этого никто не увидит, но уж никак не на входе и трактир, в котором сидят стражники. Так что этот мотив я отметаю. Самооборона? Вряд ли. Свидетели говорят, что вы столкнулись в дверях, после чего оба одновременно схватились за оружие, даже двух слов друг другу не сказав. Если вы с ним не были знакомы раньше, я не вижу в ваших действиях никакого смысла. Все это очень странно.

Видимо, сейчас он отдаст приказ пыточных дел мастеру, подумал я. И в очередной раз ошибся, ибо такового приказа не последовало.

— У тебя с собой были деньги, — сказал инквизитор. — Откуда у тебя деньги?

И тут меня прошиб холодный пот. В принципе страшно мне было и до этого, но сейчас ситуация могла превратиться из просто плохой в катастрофическую.

Потому что кошелек с монетами мне дал имперский офицер, и я совершенно не обратил внимания, были ли это монеты старого образца, имевшие хождение по всему континенту, или же их чеканили уже при Гаррисе. Если это были имперские монеты, то из убийцы я мог запросто превратиться в шпиона, что на порядок повышало вероятность пыток.

Но, видимо, серебро все-таки было не имперским, потому как у инквизитора подобных подозрений не возникло.

— Беженец из Тирена, проделавший столь долгий путь, мог раздобыть деньги только одним путем, — сказал он. — А именно украсть их. Человек, которого ты убил, тоже не местный, и мы понятия не имеем, откуда он взялся в нашем городе. Скорее всего, он приехал с той же стороны, откуда и ты. Поэтому я вижу эту ситуацию так: ты украл у него кошелек несколькими днями раньше, а потом вы случайно столкнулись, он узнал тебя, и вы схватились за оружие. Я прав?

Обвинение в воровстве, которого я не совершал, было сущим пустяком по сравнению с обвинением в убийстве, которое я совершил при свидетелях и открутиться от которого у меня не было никакой возможности. Поэтому версия инквизитора была для меня наилучшим выходом — приняв ее, он перестанет задавать вопросы, которые могли бы выявить настоящую причину нашего с Нилом столкновения.

Рассказывать же представителю Церкви Шести о том, что перед ним стоит не обычный уличный воришка, волею стечения обстоятельств ставший убийцей, а принц Джейме из страны, к которой эта самая церковь не питала никаких теплых чувств, мне совершенно не хотелось.

Но говорить я ничего не стал, боясь, что не смогу спрягать облегчение и голос выдаст мою ложь.

Я молча опустил голову, стараясь показать виновность всем своим видом.

— Я так и думал, — сказал инквизитор.

Человек, которого я первоначально принял за труп, отзывался на имя Ланс.

Когда я вернулся с допроса, они с Густавом поедали скудный арестантский завтрак — черствый хлеб и похлебку с плавающими в ней кусками картошки и еще каких-то незнакомых мне овощей; впрочем, это вполне могли быть знакомые мне овощи, доваренные до незнакомого мне состояния.