Страшно Святославу, мал он совсем, но взгляд не отводит. Как может он в страхе сбежать, когда мать его смела так. Он же мужчина, отца своего достойный сын. Стоит Святослав и смотрит, словам материнским внимая, носом воздух горелый втягивает. Так впервые смерти запах познается созданием, доселе не винным, что ранее в войну лишь с братом Улебом потешался. Да только в играх их смерть им весельем представлялась. Героями они из сражений всегда выходили. Теперь знает Святослав, чем пахнет война, теперь слышит сын Игоря, как неистово кричат умирающие, теперь видит княжич, кривой лик смерти, ее ухмылку безобразную. Тогда и решает для себя, любой ценою мир сберегать на Руси, ибо не хочет еще раз пройти муки эти.

Пламя угасает, не раздаются более крики с руин спаленных, пора назад путь держать. Понуро войны идут, каждый в душе боль с поля боя уносит. Страшатся бойцы храбрые, княгини своей хрупкой. Хоть женщина она и слабая, да духом посильнее мужей других будет. Святослав с братом Улебом тоже игр не затевают, настроение общее чувствуя. Одна Ольга по виду спокойна, словно смерть чужая сердце ее не тронула, а ежели и бушует пламя в душе, ежели и щемит грудь тоской черной, то никто того не замечает.

— Чем воины не довольны, Свенельд? Аль победу не одержали, врагам кровным не отомстили? — Тихонько княгиня воеводу вопрошает.

— Что ты, что ты, Ольга. Да разве могут, неблагодарные, понять, что победу легкой ценой получили. Без жара боя, без потерь и ранений.

— Все они поняли, да только, не добром и не честью, а обманом и хитростью победа досталась, вот и горюют. Совестно им, только вот чего мучат себя напрасно, что сделано, того не воротишь. А коли еще раз пришлось бы, я б сызнова так поступила. Не грех то, жизни людям своим сберегать, ценою любою, а цена всегда будет. Сегодня свою, мы уплатили, да урок всем преподали. Ступай, Свенельд, да скажи войнам, что не велено грустить ныне, пусть песнь ратную да душе отрадную затянут, тем дорогу до Киева и скоротаем.

Затягивают воины песнь задорную, о войне, о матери дома ждущей, да о ножках жены любимой, что у огня ночами колыбель сына качает. И с каждым словом, с каждым шагом, в сердце счастье поселяется, грусть-тоску понемногу стирая. Идут воины веселые, жизни радуясь, да Перуну хвалы возносят, за то, что смерть лишь врагам послал.

В Киев возвращаются уж с задором бравым, жен, детей, да матерей целуя, ратники Ольгу славят. Княгиня же, с коня спешившись, в терем поспешает, Переславу увидеть желая, да новости последние выслушать.

А послушать есть чего. Хоть и славят Ольгу в Киеве, да, все одно, недовольные находятся. Кто-то ходит по дворам постоялым, да поносит власть нынешнюю. Говорят, что совсем на мести княгиня помешана, про люд простой и нужды его забывает. А в городах да селах голод лютует, жизни человеческие унося.

Думает Ольга, как быть, как людей прокормить, да самой в седле удержаться. Только в этом году, аль в печали по Игорю, аль на зло княгине вдовой, хлеб совсем не родился. Значится надо за данью снаряжаться, да до морозов лютых поспеть, чтоб зиму на поборы с волостей соседних переждать.

— Натопи мне баньку, Переслава, да приходи, попаришь, а там глядишь и в чисто тело, чистая мысль придет, да в чистой голове и задержится.

— Как прикажешь, Ольга. — С поклоном прислужница убегает, а княгиня, на лавку присев, за полетом снежинок следит, да думу думает, как люд от голода спасти, да гнев земель соседних на себя не навести. Нельзя одной войной жить, на каждую силу, другая найдется, негоже только на меч свой рассчитывать, надобно и постоянные доходы в казну привлекать.

— Эй, Морена, коли слышишь меня, то явись пред очи мои ясные. Совет твой мудрый выслушать хочу. — В никуда кричит княгиня, без надежды ответ услышать.

— Чего голосишь, ворон распугала. — Неожиданно ведьма отвечает, близ Ольги на лавку садясь. — Говори, раз звала, чего надобно?

— Я ли Русью правлю? Я ли силу, власть дающую, в длани своей удерживаю?

— Ты, княгиня, только к чему речи эти бравые? Али в силу свою сама не веря, меня убедить хочешь? — Насмехается Морена, но глаз не отводит, внимательно Ольгу слушая.

— Как мне власть укоренить? Как доход в казну привлечь? Что бы люд доволен и послушен был? Голодный народ — враг князю своему, зима длинна, а хлеба мало. — Не обращает внимания Ольга на слова Морены ехидные, в тяжбах своих погрязнув.

— Вся ошибка ваша княжеская, что берете вы немерено. И не знает народ, толи мешок, толи амбар к приезду вашему готовить. Мера будет — порядок принесет, а где порядок есть, там князей не убивают. — С тем и исчезает Морена, Ольгу наедине с мыслями не веселыми оставив.

— Свенельд! Снаряжай дружину в земли новгородские и псковские наведаемся, поглядим как живется народу, хлебосольно ли. — Княжна, на косяк проема дверного облокотившись устало, стоит.

— Так ведь только вернулись, Ольга. Воины жен приголубить не успели, а уж в новый путь выдвигаться требуешь. Может, обождем немного, пусть с детишками натешатся?

— Завтра поутру выступаем. — С тем в терем княгиня уходит, воеводу в растерянности оставляя. Не из тех, кто пред Ольгой робеет, воин славный, в след за ней кидается, уговаривая. Но непреклонна женщина в решениях своих.

— Ты пойми, друг мой бравый, до морозов домой воротиться хочу, а без хлеба псковского, да денег новгородских, не перезимовать Киеву.

Услышав доводы Ольги, Свенельд, как не тяжко решение то, соглашается. Лишь за себя просит остаться, Святославу Игоревичу подмогой в Киеве быть, слова Ольги людям нести, власть ее оберегая. Ибо стар воевода, для походов дальних, нет уж сил тех в ногах дедовских. Но душа молода, а ум остер, и для дел государственных годен пока.

— Не могу я тебе в Киеве оставить, нужен ум твой, да совет дельный, во время данный, в пути моем. — С сожалением на Свенельда смотря, отступать от планов своих княгиня, все одно, не намерена.

Путь далек ее, зима уж с порога в сени перебравшись, сухим ветром под меха пробирается, щеки языком холодным лижет, дыханьем морозным обжигая. Не веселы воины, но за княгиней в молчанье следуют. Не стоит мужчине ныть там, где баба с высоко поднятой головой идет. К Новгороду в тишине подъезжают, холодом овеянные, лишь о теплой постели, да горячей еде, мечтая. Разъезжая по домам горожан, волей-неволей приютивших воинов славных, каждый пристанищу любому радуется. Ольга же, взяв с собой дружинников десяток, к тиуну* новгородскому в терем отправляется, где хозяин, княгиню радушно встречая, поклоны земные выписывает, не забывая на плохие урожаи сетовать. Так за чаркой меда хмельного, между жалобами и мольбами дань щепотью, а не мешком брать, разговор меж Ольгой и тиуном новгородским завязывается.

— Слушай указание мое, — Ольга, брови сурово сдвинув, наместнику на лавку перстом указывает, присесть вынуждая. — До того, как Ярило в права свои вступит, построй на земле новгородской погосты* для сбора дани предназначенные. Буду вам уроки давать, что собрать к прибытию моему необходимо. На погостах тех и будем разговор вести. Люд простой, с жалобой, аль с благодарностью прийти ко мне сможет, ты же знать заранее будешь, когда и с чем ждать меня. Туда и дань приносить будете в той мере, что мной установлена. В этот раз немного возьму, не кручинься и спать отправляйся. Утром дела решим, да дальше в путь отправимся.

— Помилуй, Ольга, нет у нас сейчас средств в уплату. Неужто Киев до весны не обождет? — Тиун новгородский зло глядит, с добром нажитым расставаться не желая.

— Я архонт земель этих, пред мной головы склоняют от Таманских земель до верховьев Вислы. Я Княгиня Киевская, мать Руси Великой. Как смеешь ты, жалкий раб, у ног моих ползающий, поперек моему слову свое ставить? — Огнем чернобоговым* глаза Ольги горят, страх и ужас в непокорных слуг своих вселяя. За плечами ее, с мечами, от ножен избавленными, дружинники стеной встают, к бою готовясь. Не дадут княгиню свою обидеть ни словом ни делом мерзким.