— Нет хуже дела, чем совесть свою, за счет других чистить. Не думай, что решения избежать выйдет. Коль трусость явишь, навек холуем останешься. — Злится Ольга, что сын слабость кажет, уйти от ответа пытаясь. — Ошибка то Улеба, но плату все вносить станем. Одно прошу, жизнь его сохрани. Земель лиши, наследников, сошли куда, да лишь бы жив был. Не видеть, но знать, что дышит где-то, рассвет встречает, да по земле ходит.

Не отвечает Святослав, лишь в пояс кланяется, мать одну оставляя.

Рассеялись туманы, и солнце вновь теплом одаривает, последние дни перед холодами осенними погреть желая. Дневное светило сильней все кочегарит, после дней промозглых тела людские теплом одаривая. И в день этот ясный, словно судьбы насмешкой, привозят Улеба сына Игоря, без почестей, поклонов, да дружины до полста перебитой. С руками связанными, да в рубахе исподней, не как дитя княжеское, а как убивца страшного. У ворот терема княжеского встречает Улеба брат его Святослав Игоревич, что кровью одной повязан с ним на века. С лица младший братец суров, да глазами далек, так что и не прочесть в очах тех, ни дум, ни мыслей.

— Здоровья тебе, братец. — Издали Улеб Святослава приветствует.

— Твоими словами лишь беды кликать. — Не отвечает приветствием брат, лишь губы сильней поджимая. — Ты почто, как пес брехливый, супротив семьи, что тебя пасынка взрастила, лаешь? Как посмел, с ворогами в заговор вступить, смерти нашей с матерью ища?

— Кому пасынок, кому сын кровный. Один отец у нас, тот, что князем был, а мы дети его, негоже словами паскудными кровь первородную звать, когда сам, младшим братом поперед старшего лезешь. Так ты ответа до сих пор ждешь, али можно желанье последние сказывать?

— Говори, коль оправдать себя не желаешь. Мать просила жизнь твою сохранить, да видно ты не дорожишь ею, коли под меч торопишься.

Может Улеб сказать, что жить хочется так как никогда допреж, да только знает он милости те, какими княгиня одаривает. Всех, кто дорог ему, как овец вырежут, сторонников лишая. Медальон княжеский с груди сорвут, да на выселки отправят. Ежели бы не Слада, что сына его под сердцем носит, согласился бы отшельником стать. Там глядишь, окреп бы, да наново жизнь начал, без сует княжеских, а, коли свезло бы, может вновь справедливости искать стал. Ныне же, верить надо, что не оплошает Лют, да жену его и дитя не рожденное уберечь сможет.

— Сына Свенельда пощади. Не виновен Лют в ошибках моих. Уговорами да угрозами идти за собой заставлял. Мне-то все одно будет жить он, али нет, да старика воеводу, что грамоте меня бестолкового вразумлял, жаль. Коли сына — опору последнюю потеряет, в конец старости тело и разум отдаст.

— За друга просишь? А за девку свою брюхатую даже слова не скажешь? — Святослав кивает, с желаньем соглашаясь.

— А не впусте просьба та будет? До седьмого колена предательский корень рубят, что б отростков не осталось, неужто наследника крови дурной в живых оставишь? — Усмехается Улеб, в тайне веря, что далече нынче Слада, Бог даст не достанут. — Коли не ты, а холоп какой братом мне был и того бы приговорили, но нет, я кровь дурная, а ты, хоть и плотью един со мной, все одно чист останешься. — И за улыбкой призрения полной, прячет Улеб страх свой, что роду Рюриковичей не пристал. Молится княжич приговоренный и Единому, который бросил в начале пути, и богам, которые с детва его сберегали. Да не о легкой смерти аль души спасенья, а о той, что в сердце не запав, животом дорога стала.

Померк свет для Улеба ранее конца молитвы длинной. Лишь стоит посередь двора брат его Святослав с мечом окровавленным. Не желая брата ожиданием казни мучить, даровал князь ему смерть внезапную, тем и легкую.

Крик птицы раненой над околицей разносится, то в горе своем княгиня бьется, вместе с сыном своим названным душой умирая.

(*Баламошить — балагурить, ералашить, приводить в беспорядок, дурить. Баламошка — слабоумный, дурачок, который делает все зря. — прим. автора)

(*Блазнится — в данном случае — кажется.

(*Сумерла — богиня подземного царства, жена бога Озема — прим. автора)

Тот день Слада будет помнить, даже на смертном одре с внуками прощаясь. Лето уж к закату клонилось, море холодным стало, да по ночам сквозь ставни ветер студеный пробирался, когда в покои, где беременной отдыхать полагалось, вбежал Лют. Толком не объяснившись, велел вещи собрать, да поспешать, иначе корабль без них уйдет. Слада, на сколько живот позволял, суетно от сундука к сундуку бегала, покуда сын воеводы, под белы рученьки ее из светелки не вытолкал, даже дары греков забрать не дав. И покуда соображала женщина, как Люта умаслить, что бы хоть за жемчугом вернуться позволил, завел мужчина ее в коридоры гулкие, да темные, таща за руку с силой такой, что бежать приходилось. Торопливо ноги перемежая, поспешала Слада вслед за Лютом об стены холодные цепляясь. И казалось, что стонут они под пальцами, ночному ветру вторя в его заунывной песни. От бега быстрого, что после ленного существования во дворце имперском испытанием тяжелым оказался, к причалу Слада прибежала взмокшей, красной, да пыхтя, как барсук в период игр брачных.

Улеба женщина издали увидала, суровым правителем расхаживал он меж грозных махин кораблей деревянных, крича на матросов, да пинками подгоняя чернушек, которые, под ногами мельтеша, грузили походный скарб на корабль. Слада, было, бросилась к нареченному, узнать, что случилось, да почему они впопыхах таких Царьград покидают, который казалось бы добрым приютом и оплотом надежным им стал. Но княжич лишь гаркнул, что не сейчас, да велел Люту ее в покои корабельные отрядить. Не успела Слада глазом моргнуть, как в каюте оказалось, одна да запертая. А через миг, корабль от берега отчалил, тяжело из порта выруливая, на бок кренился, тошноту вызывая. Посему ясно было, что бегут они в спешки, иначе отчего прилива не дождавшись, да на отмель пузом сесть рискуя, уплывают темной ночью.

До самого утра Слада глаз сомкнуть не может, расхаживая по каюте в пять локтей шириной, живот наглаживает, дитя испуганно к сердцу матери льнувшее, успокаивает. Лишь после того, как от гавани отходят, в море открытое направляясь, к ней в каморку корабельную Улеб является. Весь вид мужа нареченного, вещает об усталости смертной, потому любопытство превозмогая, вместо того, что б вопросы рядить, девушка княжичу раздеться помогает, да омыться с кувшина водой стылой. Лишь опосля того, как Улеб в меру чистый, да голод сухим караваем утоливший, на лавку ложится, Слада на расспросы решается.

— Почему как тати, в ночи, с хозяевами гостеприимными не попрощавшись, бежим? Неужто опасность какая в коридорах дворцовых спряталась?

— Предали нас Слада. Плохи дела наши, даст Бог корабль причалит ранее, чем нас перехватят. Коли в море поймают, худо будет, а коль на земле, то держись ближе Люта. Он помочь обещался. — Улеб, живот Слады любовно поглаживая, дальше вещает: — У бога Единого сын есть, которого его же сподвижник за тридцать три серебряника предал. То по меркам христианским грех лютый. А меня и того паче, гнева Единого не убоясь, дешевле продали. Матушка с царем Византийским за голову мою сторговалась. Уж чем стращала княгиня царя греческого не известно мне, да только весть доносчики принесли, что коль не уйдем ночью этой, утро в казематах встретим. Ныне ищут нас в двух концах, да видит Перун, не найдут. Ты главное сына береги. В нем кровь от крови моей течет, я плоть от плоти отца своего. Рюриковичи мы. Не угаснет мой род, коли ты дитя сохранить сможешь. Лют спрячет вас, да дружину соберет. Найдутся те, кто сына моего в Киеве видеть возжелают. Главное помни, коли поймают тебя стражи Ольги, обезглавят, даже дитя родить не дав.